Книга Лирелии - цветы заката - Екатерина Евгеньевна Алешина

колесить по нашей огромной стране с концертами.

- А я стану корреспондентом, и буду делать репортажи с твоих выступлений! – мечтал Алеша, представляя себя в костюме-тройке, какие когда-то папа носил на работу.

Я пыталась подкармливать его своими порциями хлеба, от которых он всегда с возмущением отказывался со словами: «Приличному мужчине, даже в моем возрасте, не пристало объедать женщину. Мужчина должен женщину оберегать! Ешь, тебе еще работать!»

Завернувшись в толстое зимнее одеяло, мы любили мечтать о той жизни, которая, как мы искренне верили, у нас когда-нибудь настанет. Может быть, даже скоро. Мы верили в это, верили, что война обязательно кончится, наша армия победит, и Ленинград вновь задышит полной грудью, а вместе с ним задышим и мы. Боль от потери близких и дорогих нам людей никуда не делась, но нам ничего не оставалось, как научиться жить полноценной жизнью вместе с ней. Ах, если бы я знала тогда! Хотя… Что я смогла бы изменить? Перенесенный Алешей грипп подкосил его здоровье, ослабленное недостатком нормального питания. Как я ни старалась его уберечь, смерть была неумолима. В один из дней, придя с работы, я нашла его на кровати.

- Алеша, я же просила тебя двигаться потихоньку. Вот так вот лежать опасно, - промолвила я, подходя к нему. – Алеша…

Со стороны можно было действительно подумать, что он спит, свернувшись калачиком. Но все мои попытки его разбудить оказались напрасны, и сейчас мой мир, заключенный в одном десятилетнем, взрослом и умном не по годам светло-русом мальчике, рушился до основания. Я не желала мириться с тем, что Алеша безвозвратно покинул меня, и упрямо продолжала его будить, в глубине души понимая, что он меня уже не слышит.

- Алеша, проснись! Проснись! Я прошу тебя, Алешенька, открой глазки, миленький! – причитала я, заливаясь слезами и не переставая его тормошить. – Проснись! Пожалуйста, не оставляй меня, Алеша!

Погас мой лучик солнца, освещавший своей улыбкой мою жизнь, последний близкий человек, ради которого я готова была жить, несмотря ни на что. Я всматривалась в родные заостренные черты худого лица, светлые брови, на посиневшие губы, как будто слегка подернутые ангельской полуулыбкой, и осознание того, что я потеряла последнего дорогого мне человека, разрывало меня изнутри на части, вырываясь с рыданием и сиплым криком из груди. Теперь я испила чашу тоски сполна, и буду продолжать пить ее, как горький, тягучий сироп каждый день. Моя печаль теперь бесконечна… Я осталась совсем одна…

Вот и сбылось то страшное пророчество черного ворона. С неба бомбами упала беда. Грянул голод, и на улицах поселилась смерть. Все ушли. Вся моя семья. Все, кого я любила, и кем дорожила больше всего на свете. Никого не осталось. Осталась только я одна. Уж лучше бы я умерла самой первой! Как же мне теперь дальше жить без всех вас? Невыразимая простыми словами тоска сдавила мне грудь так, что стало трудно дышать. Опустившись на пол около кровати, я взвыла, согнувшись пополам и обхватив себя руками. Мне хотелось лечь рядом с Алешей, закрыть глаза и больше никогда их не открывать, лишь бы только не чувствовать эту невыносимую боль в моем измученном потерями сердце. Разве я смогу теперь жить с ней? Наверное, я тоже скоро умру…

С того страшного дня, наполненного безбрежной скорбью, прошло четыре месяца. Я не умерла и все еще несу эту скорбь в себе. Но я жива! Я еще жива! Мое сердце продолжает биться, вторя сердцу родного города. Для меня оставалось загадкой, откуда во мне нашлись силы жить дальше, и все-таки, я жила, хоть теперь мало чем напоминала прежнюю себя. Если только глазами. Сердце все еще не желало мириться с тем, что мои самые близкие люди безвозвратно ушли, и поэтому, а может быть от одиночества, я разговаривала с ними, как с живыми. Словно они были рядом и слышали меня.

Рассветное солнце, на миг показавшееся из-за туч, снова скрылось за их плотной завесой. Поднялся ветер. В воздухе кое-где летали мелкие снежинки. Пора идти на работу в госпиталь. Из динамиков радио доносился мерный и спокойный стук метронома. Я отвернулась от зеркала, и взгляд упал на семейный фотопортрет, ставший теперь маленьким окошком в безвозвратное и счастливое прошлое, наполненное любовью. Судорожный вздох не смог остановить слез, вмиг застивших глаза. Я подошла к портрету, не отводя взгляда от родных, любимых лиц, ушедших за невозвратную черту, аккуратно сняла его со стены и прижала к груди, как самое ценное, что у меня осталось. Необъятная тоска вновь овладела мной, проливаясь горькими слезами бессилия. Страшнее голода для меня стала мысль, что теперь нужно жить дальше, в то время, как вся моя семья навеки осталась лишь на фото. Как вновь найти в жизни смысл, если тех людей, которые им были, больше нет?

Радиоприемник издал короткое шипение, прервавшее медленный стук метронома, а затем секундную тишину заполнил голос диктора: «Говорит Ленинград…» В памяти воскресли наши вечера, когда собравшись всей семьей в гостиной, мы слушали по радио песни наших любимых артисток – Лидии Руслановой и Клавдии Шульженко. Я любила радио. В те дни, когда бомбежки и обстрелы города повреждали радиолинии, в квартире становилось невыносимо тихо, как в могиле. Медленно выдохнув, я вернула портрет на стену, и, утирая слезы рукавом, принялась завязывать шарф, попутно слушая очередную сводку новостей. Когда после короткой передачи объявили Ольгу Берггольц, я решила задержаться на пять минут. «Послушаю стихи и сразу на работу», - сказала вслух самой себе, присев на стул. – «Время еще есть, я успею. Ради любимой поэтессы можно и задержаться».

Я говорю с тобой под свист снарядов,

угрюмым заревом озарена.

Я говорю с тобой из Ленинграда,

страна моя, печальная страна…

Кронштадский злой, неукротимый ветер

в мое лицо закинутое бьет.

В бомбоубежищах уснули дети,

ночная стража встала у ворот

Я говорю: нас, граждан Ленинграда,

Не поколеблет грохот канонад,

и если завтра будут баррикады —

мы не покинем наших баррикад…

Я внимала каждому слову своей землячки-поэтессы, и мне казалось, что каждая стихотворная строчка проникает мне в самое сердце, согревая его надеждой, как согревает замерзшие пальцы кружка с хвойным чаем. Может быть, я еще смогу когда-то улыбаться? Ведь все дорогие мне люди, глядя на меня оттуда, наверное, хотели бы видеть мою улыбку, а не слезы.

… Мы будем драться с беззаветной силой,

мы одолеем бешеных зверей,

мы победим, клянусь тебе, Россия,

от имени