Книга Ведьма в Царьграде - Симона Вилар

Самое забавное, что базилевс и впрямь проявил интерес к ее рассказу. Спрашивал о дороге, проделанной архонтессой из Киева в Византию, внимательно выслушал, как ее караван преодолевал скальные пороги на Днепре, записал название каждого из них. Любопытно ему было узнать и о том, как происходят поклонения в святилище на острове Хортица, как приносятся дары славянским богам. Обо всем этом Ольга неспешно рассказывала, а Константин либо сам делал пометки на листе пергамента, либо давал указания строчившим под ее диктовку нотариям.

Они проговорили довольно долго. Когда подошло время идти в трапезную, Константин, вопреки принятому распорядку, приказал принести им поесть сюда, в ротонду, и они перекусывали на легком ветерке, вкушали все эти пучки зелени, валашский сыр, маринованные оливки. Ольгу, как и ранее, удивляло, что ромеи поедают такое количество трав, — зелени, как пояснили ей. На Руси отдавали предпочтение рассыпчатым зернистым кашам — а тут колбаски в листьях, паштеты с зеленью, сыры с пряными травами, сочащиеся соком фрикадельки в залитых соусом виноградных листьях. Но еда была вкусной, а разбавленное холодной водой до бледно-розового оттенка вино оказалось сладким и прекрасно утоляло жажду. Если учесть, что император был не просто любителем поесть, но и во время трапезы умел поддержать легкую, непринужденную беседу, то княгиня нашла его общество весьма приятным. Даже веселым, ибо она не смогла сдержать смех, когда Константин на свой лад переиначивал названия русских градов, о каких она рассказывала. Так, Новгород он произносил как Немоград, Смоленск у него звучал как Миленск, Чернигов — как Чернигог, а Киев он называл Куявой. Зато давно расположенная близ Киева крепость, где собирались на учения княжеские дружины, базилевс произнес неожиданно правильно — Самбат. Но это было старое название, данное еще хазарами, кои одно время брали с Руси дань, а Константин хорошо знал хазарский язык. И когда он так и сказал — Самбат, Ольга про себя отметила: раз знает, значит, и ранее интересовался, где обитают русские витязи. Можно было и призадуматься, но тут Ольгу просто едва не до истерики довело, как у императора получилось произнести слово «Полоцк» — Телеуцы. Вот Телеуцы и все — никак иначе с названием этого города он не справлялся. И Ольга, извиняясь, все же не смогла сдержать прорвавшегося громкого смеха, даже слезы на глазах выступили.

За подобную несдержанность на кого иного Константин бы разгневался, а тут вдруг тоже стал хохотать, запрокинув голову. Понимал, что ему, солидному мужу с длинной бородой и привычной за годы величия властной осанкой, не много чести заходиться от хохота. Однако ему было так хорошо! Может, и впрямь это живая вода сделала его столь беспечным, а может, просто ему было хорошо от того, что рядом смеется красавица Эльга, и им приятно оставаться вместе, легко и радостно.

Императрица Елена, которую не пригласили в ротонду составить им компанию, расположилась в стороне на одной из террас, сидела там в окружении своих нарядных зост и нервно теребила четки. Ну что тут скажешь! Константин нарушал весь установленный на сегодняшний день распорядок, отказался от приемов архиереев и чинов Патриархии, и отвечающему за прием препозиту пришлось извиняться и назначать встречу на другой день. И хотя, бесспорно, августейший правитель мог так поступать, однако до чего же это не походило на привычное поведение Константина, который в каждой церемонии видел особый смысл и никогда не уставал следовать установленному в Палатии распорядку, а каждое громкое восклицание сановников «Повелите!», каким сопровождалось любое его действие, только прибавляло автократору в его глазах собственной значимости и понимания своего высокого предназначения. И вот он запросто болтает с этой язычницей и — только поглядите на него! — смеется, как бездумный мальчишка! Ну почти так же, как его юный сын Роман, который дурачится в розарии со своей трактирщицей Феофано. И чтобы хоть на ком-то сорвать дурное расположение, Елена покликала сына и невестку. Сыну и слова дурного не молвила — будущему императору не подобает слышать упреки, — а вот Феофано императрица все высказала: и за излишнюю резвость, и за то, что та не думает о наследнике, какого с Божьей милостью понесла во чреве, а теперь толкается с Романом, когда надо ходить плавно, нося в себе новую жизнь, как драгоценное вино в сосуде.

В голосе Елены звучало такое раздражение, что Роман не выдержал, вступился за супругу. И тоже неожиданно получил отповедь от обычно кроткой родительницы: ну ладно, Феофано не в пурпуре ведь родилась, а вот ему следует помнить, что с беременной женой надо вести себя как с нежнейшим созданием, оберегать ее, а не зажимать, как… как какой-то низкородный стратиот тискает прислужницу в корчме!

Обидный намек, напоминающий, что Феофано не так давно подносила пиво постояльцам в трактире своего отца.

Роман не стал дерзить матери, но, когда отошел, в гневе пнул ногой одну из увязавшихся за ним лохматых собачек августы, да так, что та с визгом улетела в розовые кусты.

Феофано постаралась успокоить супруга:

— Ну что ты хочешь, она стареет, а твой отец вдруг не на шутку увлекся молодой и привлекательной язычницей с Руси.

И, видя, что ее порфирородный супруг — покрасневший, тяжело дышащий от сдерживаемого гнева — молчит, Феофано решилась негромко добавить:

— Тебе не кажется, что они слишком долго остаются на троне? Они оба уже старики, долгая власть не придает им ума, и мы с тобой куда больше были бы любезны народу, чем эта отжившая свое чета.

Увидев, как замкнулся Роман, она не сказала больше ни слова. Ничего, пускай копит в душе обиды. А она постепенно, осторожно и ненавязчиво будет внушать ему нужные мысли, пока не добьется своего. И однажды он подчинится ее уговорам, а там и сам поднесет слишком зажившемуся отцу чашу с отравленным зельем, какое она настаивает у себя в покоях. Зелье мудро состряпано, смерть от него будет медленная и верная, никто ничего не узнает. А что у них получится, Феофано не сомневалась. Русская ведьма ей то верно предрекла.

Пока же весь Палатий бурлил, обсуждая новость: Константин Багрянородный увлекся языческой архонтессой! И это было нешуточное увлечение, если он ездил с ней на верховую прогулку, самолично отправился показывать гостье имперские зверинцы под арками ипподрома, совершил с ней катание на хеландии по Мраморному морю, и они кормили чаек во время плавания. Потом Константин показывал архонтессе другие императорские дворцы — Вуколеон, Дагисфей, Манганы. А когда состоялся день скачек, русская Эльга была приглашена в императорскую ложу Кафизму, и Константин именно ей позволил взмахнуть белым полотнищем, давая знак к началу забега квадриг. Небывалая милость!

Ольга сама была поражена вниманием к ней императора. Ей льстило подобное расположение Константина, удивляло, что он, еще недавно такой надменный и пренебрежительный, теперь, казалось, готов был прислушиваться к каждому ее слову, выполнить любую прихоть. Ей понравился золотистый белогривый скакун в дворцовых конюшнях — и на другой же день этот конь в драгоценной сбруе был отведен к ее подворью у Святого Мамы. Залюбовалась Ольга в Палатии полированным серебряным зеркалом в позолоченной овальной раме — его тут же сняли со стены и отнесли к ней. Но когда княгиня заикнулась, что ей пора возвращаться, что многие из ее купцов уже распродали товар и говорят, что надо ехать на Русь, лицо императора потемнело. Пусть едут, сказал, но госпоже Эльге надлежит еще побыть гостьей Византии. И если ей не любы болгары, заметил Константин, то он готов отказаться принять их посольство, — что и сделал, даже дары не принял. А вот вскользь сказанное Ольгой слово о епископе Адальберте привело к тому, что Константин пышно принял германцев. После аудиенции долго рассказывал княгине, какую силу набрал в своих землях их король Оттон, что однажды он может стать великим правителем. И даже хорошо, что Константин заключил с германцами мир. Империя тогда богатеет, когда она в добрососедских отношениях с иными державами, когда люди заняты созиданием и приумножают свои богатства, не опасаясь войн и набегов.