Книга Брак с Медузой - Теодор Гамильтон Старджон

А люди все шли и ехали мимо по своим делам, сосредоточенно, в неестественном молчании. На месте крушения не собралась толпа. Зачем? Все и так знали.

Все население деревни – Мбала и Нуйю во главе процессии, за ними старый колдун – было уже в двухстах ярдах от ямсовой делянки Мбалы, когда эта штука снова спустилась с небес. Стоял белый день, так что призрачного лунного сияния на сей раз не случилось; однако парящий в воздухе серебряный шар и свисающий из-под него на невидимых креплениях проектор вызвали у деревенских жителей дружный вопль изумления и страха. Мбала остановился, упал наземь и громко призвал имя своего отца, и прочие последовали его примеру.

Сфера стремительно опустилась на ямсовое поле – судя по фотографии, сделанной вчерашним добытчиком селена, идеальное место, откуда проектор сможет испускать гипнотизирующие волны.

Сфера поставила на землю свою ношу и мгновенно, стремительно, словно волейбольный мяч, пущенный опытной рукой, снова взвилась в небеса. Проектор повел рогатой головой и завел свою басовитую песнь: звуки его эхом отразились от обломков расщепленной скалы, окружающих делянку с четырех сторон, докатились до туземцев и мгновенно, словно заткнув им рты, прекратили их крики и мольбы.

Все замерли – но лишь на пару секунд; а затем половина воинов повернулась, как один человек, и устремилась в джунгли. Вторая половина, а также женщины и дети, всего более четырехсот человек, вскочили и вместе бросились вверх по склону к ямсовому полю. Никто не произнес ни слова, не издал ни звука; когда все протиснулись сквозь узкий проход меж каменных глыб, половина людей бросилась вперед, а другая половина осталась на месте и присела, перегородив проход от скалы до скалы. Те, что бежали, достигли северного прохода, перегородили и его, сели и стали ждать.

Прямо напротив первой группы, с западного входа на делянку, зашевелились кусты, и показались одна, две, дюжина… сотня голов. Люди шли быстро и бесшумно. Это были нгубве, жители соседней деревни: древняя традиция, рухнувшая в эти пять минут, предписывала им и соплеменникам Мбалы вести друг с другом войны и воровать друг у друга жен. Впрочем, народ Мбалы и нгубве, хоть и не забывали друг о друге, придерживались правила: «Живи и давай жить другим», так что последние лет тридцать в окрестных джунглях всем хватало места.

Теперь уже три входа на окруженную скалами делянку перегородили молчаливые, терпеливо ждущие аборигены. Молчали все, даже младенцы. Почти час не слышалось ни звука, если не считать тревожного низкого гула проектора, не видно было ни движения, кроме гипнотических поворотов и изгибов его журавлиной шеи. А потом раздался новый звук.

Топот, и грохот, и трубный, пронзительный, гневный рев; он повторялся снова и снова. Люди вскочили на ноги: они дождались. Женщины рвали на себе платья на разноцветные тряпки, мужчины, готовясь, набирали воздуху в грудь.

В открытый южный проход вбежали, пронзительно улюлюкая, четверо воинов. По пятам за ними мчалось стадо разъяренных слонов: три, четыре, семь… девять: один старый, двое молодых, четыре слонихи и двое слонят, все раздраженные и пышущие гневом. Бегущие воины рассыпались: двое бросились вправо, двое влево и исчезли в толпе. Старый слон пронзительно затрубил и помчался направо – там его встретили почти две сотни оглушительно вопящих, улюлюкающих людей. Слон развернулся; инерция движения протащила его вдоль каменной стены и направила ко второму проходу, где встретила его та же пугающая какофония. Другие слоны – все, кроме одного молодого и одного слоненка – с топотом побежали за ним, и, когда старый слон попытался повернуться и напасть на вторую группу, другие слоны выдавили его на середину делянки. Обезумевший от ярости, он поднял хобот, расправил могучие плечи, готовясь задать трепку всем, кто смеет так с ним обходиться… и тут свирепый взгляд его упал на блестящую и гудящую штуковину в центре поля.

Слон затрубил и бросился на врага. Враг пытался укатиться на своих бесконечных гусеницах; но двигался он медленно и неповоротливо и далеко не ушел. Тремя ударами мощных хоботов и ног слоны снесли ему голову, перевернули на бок, а затем и вверх тормашками. Гул сменился оглушительной тишиной; еще несколько минут гусеницы беспомощно вращались в воздухе, потом остановились и они.

В Берлине против машины, возникшей неподалеку от прославленного зоопарка, тоже использовали слонов. Здесь было проще: ручные слоны просто выполнили команды.

В Китае проектор засел в горной расселине под железнодорожным мостом и оттуда принялся гудеть что есть мочи. Один старый хромой кочевник, с трудом поднявшись по скалам, вбил между рельсами два клина и сдвинул одну рельсу. На дороге в полумиле от моста машинист и кочегар локомотива, тащившего за собой смешанный пассажирско-грузовой поезд с четырьмя сотнями людей на борту, не обменявшись ни словом, покинули свои посты, взобрались на тендер и отцепили локомотив от первого вагона. В тот же миг в каждом вагоне кто-то из пассажиров нажал на стоп-кран. Поезд остановился – а локомотив промчался по мосту, перевалился через край эстакады и раздавил проектор, прежде чем инопланетная машина успела шевельнуть гусеницей.

На Земле Баффина группа охотников-эскимосов стояла и завороженно смотрела, как проектор удобно устраивается на непроходимом и неприступном леднике, поднимает рогатую голову и заводит в морозном воздухе свою песнь, предназначенную для четырех или пяти рассеянных по этому краю поселений. Долго ждать охотникам не пришлось: высоко в атмосфере над ними появилась мощная ракета «Атлас», снизилась и, прицелившись, выпустила по проектору небольшой серебристый «Хоук». «Хоук», маленький, да удаленький, с пронзительным воем спустившись с небес, описал широкий полукруг, чтобы сбросить избыточную скорость, и вонзился в проектор с точностью, о которой бомбардиры былых времен говаривали: «Засадил прямо между глаз!»

И дальше большинство проекторов уничтожали ракетами; лишь в густонаселенных районах приходилось применять иные меры. Больше всего жертв унес проектор в Бомбее – сто тридцать шесть жизней: здесь толпа просто набросилась на машину и голыми руками разобрала ее на части. А в Риме один-единственный человек уничтожил четыре машины и остался невредим.

Впрочем, точно ли невредим?

Да и остался ли он человеком?

Глава двадцать третья

Я, Гвидо, темными тропами и закоулками пробираюсь из города прочь, туда, где откроется мне волшебство скрипки. Ни одна живая душа не услышит, как я исторгну из нее первый звук: кто попробует подслушать, того я убью на месте. Убью любого, кто посмеет навредить моей скрипке, кто попытается ее у меня отнять. Этот город больше не увидит Гвидо, больше о нем не узнает; теперь ему предстоит жить без обреченной борьбы с музыкой… музыкой… Что это? Кто-то поет вдалеке, под серебряной луной – напевает хмельным голосом старинную песню. О боже! А теперь кто-то насвистывает на автостоянке. Остановись, прислушайся – и услышишь…

Я останавливаюсь, смотрю вниз, в долину, потом перед собою, на склон соседнего холма, и слушаю так, как не вслушивался никогда прежде; и вдруг делаю великое открытие, из тех, одновременно с которыми понимаешь, что это знают и всегда знали все, кроме тебя. Сколько раз я слыхал, как люди говорят: «поют провода», «музыкально журчит вода», «мелодичный смех»! Но все эти годы я сражался с музыкой – и не знал, не позволял себе ни расслышать эти слова, ни понять.