Книга Порочная невинность - Нора Робертс

– Это я понял. – Такер вытащил пробку из бутылки и разлил вино. – И что же? Она «взволнована» тем, что случилось вчера?

– Ну конечно. Особенно если учесть, что это была главная тема разговора на званом обеде, на который ее пригласили. Мы, янки, тоже любим сплетничать, хотя общество, в котором вращается моя мать, предпочитает это называть «поддерживанием контактов». Но она особенно расстроилась из-за того, что пресса пошла по следу здешних событий. И она опасается, что публика может не захотеть слушать моцартовский скрипичный концерт № 5 в исполнении женщины, которая совсем недавно кого-то застрелила.

Она взяла стакан, протянутый Такером, и отпила глоток.

– Она могла бы побеспокоиться и о тебе…

– Могла бы, но это – в последнюю очередь. Нет, ты не думай, она меня очень любит, но по-своему. Мама всегда хотела для меня самого лучшего – точнее, того, что она считала лучшим. И всю свою жизнь я старалась удовлетворять это желание. Но однажды я взглянула на себя в зеркало и поняла, что больше так продолжаться не может…

Такер сел рядом с ней. Обняв ладонями стакан, Кэролайн огляделась вокруг. Простучал старый холодильник и снова перешел на обычное покряхтывание. За окном мелодично накрапывал дождь. На столе дрожал отсвет керосиновой лампы, и в полутьме было почти незаметно, что линолеум давно вытерся, а занавески выцвели.

– Мне нравится этот дом, – пробормотала Кэролайн. – Несмотря ни на что, я чувствую себя здесь хорошо. И знаешь, у меня вдруг появилась потребность стать частью чего-то. Я поняла, что мне нужны простота и постоянство.

– Но незачем говорить это таким извиняющимся тоном. Кэролайн нахмурилась. Неужели он все еще присутствует, этот извиняющийся тон, который она усвоила для себя уже давно?

– Это у меня получается автоматически. Во всяком случае, я стараюсь от него отделаться. Но видишь ли, мама никогда бы не поняла того, о чем я тебе сейчас говорю и что я чувствую.

– Таким образом, проблема заключается в следующем: или ты ублажаешь ее, или себя.

– Ты совершенно прав. Но мне трудно, потому что мое «самоублажение» очень отдаляет ее от меня. Просто совсем. А ведь моя мама выросла в этом доме, Такер, но она этого стыдится. Она стыдится того, что ее отец разводил хлопок, иначе ему не на что было бы жить, и что ее мать сама закручивала домашние консервы и варенье. Она стыдится своих корней, стыдится двух людей, которые дали ей жизнь и не жалели трудов, чтобы эта жизнь была приятной и легкой!

– Ну, это ее проблема, а не твоя.

– Но именно из-за того, что она всегда стыдилась своего прошлого, я оказалась здесь. Мама не дала мне возможности как следует узнать моих бабушку и дедушку. А ведь они во всем себя урезали, чтобы дать ей шанс поступить в Филадельфийский колледж. Но это все я узнала не от нее, – прибавила Кэролайн с горьким сожалением. – Мне это рассказала Хэппи Фуллер. Моя бабушка вынуждена была брать стирку на дом, обшивать соседей – и все для того, чтобы оплатить ее учебу в университете. Правда, бабушке не пришлось заниматься этим слишком долго: в первый же семестр мама встретилась с моим будущим отцом. Уэверли были старой известной семьей в Филадельфии с прочным, установившимся положением. Наверное, маме было трудно войти в этот круг. Но, насколько я помню, она была большей снобкой, чем все Уэверли, вместе взятые, хотя у них был дом в лучшей части города, они заказывали одежду у лучших кутюрье и отдыхали, как положено, на лучших курортах и в строго положенное время года.

– Многие переигрывают, когда им надо что-то доказать.

– О да. А ей надо было доказать многое. И вскоре она произвела на свет ребенка, который должен был ей помочь утвердиться. У меня была няня, имевшая дело с прозаическими сторонами воспитания, а мама заботилась только о моем внешнем виде, моем поведении и манерах. Обычно она посылала за мной, и я приходила в ее гостиную. Там всегда пахло оранжерейными розами и духами «Шанель». И она очень терпеливо наставляла меня, что должна делать и чем должна быть представительница семейства Уэверли.

Такер коснулся ее волос.

– И что же ожидалось от Уэверли?

– Совершенства во всем!

– Да, это задачка… Будучи Лонгстритом, мой папаша ожидал от меня только одного – чтобы я «был мужчиной». Но довольно скоро наши представления о том, что такое настоящий мужчина, несколько разошлись. И, уж конечно, нам было не до гостиной. Он предпочитал учить меня уму-разуму в дровяном сарае.

– Нет, моя мама ни разу не подняла на меня руку: просто повода не было. Кстати, это она решила насчет скрипки – ей казалось, что это очень изысканно. Надо сказать, скрипку я сразу полюбила и до сих пор благодарна ей, – вздохнула Кэролайн. – Но потом оказалось, что маме нужна не просто хорошая игра. Я непременно должна была стать лучше всех! К счастью, у меня оказались способности. Меня даже называли вундеркиндом, и в десять лет я уже морщилась, когда слышала это слово. Мама сама выбирала, что исполнять, выбирала учителей и концертные платья. И точно так же она подбирала мне друзей… Затем я начала разъезжать с концертами – сначала лишь время от времени, потому что была еще мала. Но к шестнадцати годам мой путь был определен, и следующие двенадцать лет я следовала только по нему.

– А тебе этого хотелось?

Вопрос заставил Кэролайн улыбнуться: ведь еще никогда никто ее об этом не спрашивал.

– Каждый раз, когда я начинала сомневаться в своем выборе, она была тут как тут – или беседовала со мной лично, или звонила по телефону, или присылала письмо. Она словно чувствовала каждый раз, что во мне начинает зарождаться крошечное зернышко протеста и желания взбунтоваться. И она уничтожала его, а я ей это позволяла…

– Почему?

– Я хотела, чтобы она меня любила! – Глаза Кэролайн наполнились слезами, но она их быстро смигнула. – Я до сих пор уверена, что, если бы не достигла совершенства, она бы меня не любила. Наверное, это звучит сентиментально…

– Нет. – Такер вытер непрошеную слезинку, которая все-таки заскользила по ее щеке. – Просто печально. Хотя это твоя мать должна была бы печалиться в первую очередь.

Кэролайн прерывисто вздохнула, словно пловец, из последних сил плывущий к берегу.

– Три года назад, в Лондоне, я встретилась с Луисом. Он был самым блестящим дирижером из всех, с кем я когда-либо играла. Несмотря на молодость – всего тридцать два, – он уже заработал прекрасную репутацию в Европе. Луис орудует оркестром, как матадор быком. Он определенно обладает каким-то особым магнетизмом – такой решительный, высокомерный и сексапильный.

– Представляю себе. Кэролайн усмехнулась.

– А мне было двадцать пять, и я еще никогда не была с мужчиной.

Такер удивленно взглянул на нее, не донеся стакан до рта.

– Ты никогда до этого…

– Нет, представь себе. Никогда и ни с кем. В юности мать держала меня на очень коротком поводке, и у меня не хватало решительности чересчур его натягивать. Когда мне нужен был сопровождающий на какой-нибудь прием, она сама мне его подбирала. Ты можешь, конечно, представить, что наши вкусы в данном случае не совпадали. Мне всегда казались неинтересными те мужчины, которых она считала для меня подходящими.