Книга Опасные забавы - Джулия Гарвуд

— На этом все.

— Тетя очень огорчилась…

— Понятное дело.

— Еще пару секунд. — Эвери снова приложила трубку к Уху. — Кэрри, я тебя очень люблю и с нетерпением жду встречи, но пока что… пока что до свидания.

— Эвери Элизабет Делении! Если ты только посмеешь положить трубку, я!..

Джон Пол вторично отобрал трубку и на этот раз положил на рычаг.

— Приятный голос, — заметил он с каменным видом. Официантка подошла с заказом, расставила все на столе и медлила в ожидании расчета. Эвери скрылась в женском туалете, а Джон Пол подошел расплатиться. К тому времени как она вернулась, он прикончил свой сандвич и теперь не спеша допивал чай.

— Только не нужно воображать себе невесть что насчет Кэрри. Признаю, что временами с ней нелегко, но все мы не ангелы, верно? Будь у тебя возможность узнать ее получше, ты привязался бы к ней так же, как и я.

— Хотелось бы верить.

Эвери откусила от сандвича, нашла его безвкусным, как прессованные опилки, и поспешно запила чаем. Поразмыслив, она подтолкнула тарелку к Джону Полу.

— Можешь съесть и мой.

— Нет уж, ешь сама, если хочешь таскать ноги.

Он толкнул тарелку назад, вскрыл упаковку чипсов, этой извечной принадлежности ресторанов фаст-фуд, и сунул в рот вялую пластинку жареной картошки. Жуя, он разглядывал автостоянку.

— Пусто, — сказала Эвери, проследив его взгляд. — Бизнес едва ли процветает.

— Через четверть часа закрытие. Может, потому и пусто. Можно тебя кое о чем спросить? Как ты оказалась в отделе информации? Неужели так и написала в заявлении: «Хочу вводить данные»?

— Нет, конечно. Я хотела стать агентом.

— Отчего же не стала?

Привычная отговорка уже висела у Эвери на языке, но потом она решила быть честной, тем более что врать человеку вроде Джона Пола — пустая затея. Он бы понял.

— Я только думала, что хочу быть агентом. Один такой спас мне жизнь и стал в моих глазах героем, которому хочется подражать. Это казалось таким благородным — спасать жизни!

— Скажи уж, спасать мир. Наверняка именно об этом ты и думала. Сколько лет тебе тогда было?

— Двенадцать.

— Поразительно! — Чем же?

— Что годы шли, а ты все верила, все шла к этой цели. Ни школа, ни колледж тебя не изменили.

— А кем ты хотел быть в этом возрасте?

— Помнится, астронавтом. В то время казалось, что это очень круто. Мальчишки почти все через это проходят.

— Ну что же, не потянул? — поддразнила Эвери.

— Жизнь решает, — невозмутимо ответил Джон Пол. — Я предпочел инженерию, выучился, а потом попал на флот.

— А как ты стал морским пехотинцем?

— По пьянке.

— Нет, честно!

— Ну… хотелось перемен. Против дисциплины я не возражал, а дали манили. Всегда мечтал о большем, чем Боуэн в Луизиане.

— Тогда почему же ты туда вернулся?

— Это хорошее место, чтобы поразмыслить, чего на самом деле хочешь от жизни. Кстати, я живу даже не в Боуэне, а за ним, на пустоши.

— Отшельником?

— Ну и что? Там тихо, а я люблю слушать тишину.

— Да уж, на пустошах мало кого встретишь.

— Вот и славно. А какой колледж ты окончила?

— Университет в Санта-Кларе. Потом был Стэнфорд.

Эвери неохотно откусила еще кусочек сандвича и едва сумела проглотить этот отвратительный суррогат пищи. Хлеб был волглый, салат — вялый, а ветчина — лежалая.

— Выходит, ни один из нас так и не ушел далеко от родного дома, — продолжала она. — Кэрри хотела, чтобы я училась в Лос-Анджелесе, — тогда я могла бы помогать ей в работе.

— А именно?

Эвери вспыхнула, еще больше подогрев этим любопытство Джона Пола.

— Кэрри… понимаешь, она возомнила, что я сделаю карьеру в рекламе, после того как выручила ее однажды.

— И что же это была за реклама?

— Туалетного мыла, — пробормотала Эвери, изнемогая от смущения. — Я держала кусочек на ладони, хлопала ресницами и распевала глупую песенку.

— Какую? — Он ухитрился спросить это с серьезной миной.

— Ты же не думаешь, что я стану петь ее для тебя! Это было ужасно! Я ненавидела каждую минуту этого! А все потому, что интроверт по натуре. Но к счастью, Кэрри в конце концов отступилась. Дала мне добро на агента ФБР. Ну а от этого уже отступилась я, со временем.

С минуту Джон Пол задумчиво жевал чипсы.

— Интересно все же почему.

— Почему? — Эвери аккуратно сложила салфетку, выигрывая время. — В средней школе Сан-Хосе по одному из предметов я работала над рефератом и в ходе этого несколько раз вела урок в подготовительном классе. Мне это ужасно понравилось, и я подумывала стать учительницей. Дети меня сразу приняли, — заметила она с оттенком непреходящего удивления. — Я собиралась пойти на курсы учителей истории, но так и не решилась заикнуться об этом Кэрри.

— А что она имеет против учителей?

— Да ничего. Главное, чтобы я не была учительницей.

— То есть как это? Значит, что-то она все-таки имеет? По-моему, ты о чем-то умалчиваешь.

Эвери сделала вид, что не слышит, и окликнула официантку, чтобы принесла еще чаю.

— Нет, серьезно! — настаивал Джон Пол. — Почему Кэрри не хочет видеть тебя учительницей?

— Из-за низкой зарплаты.

— И все?

— Учитель — не слишком уважаемая профессия. Знаешь, как говорят: «Кто хоть на что-нибудь годен, делает дело, кто не годен ни на что, идет в учителя». Для Кэрри очень важно положение в обществе, а учителя не назовешь человеком с положением. Ты не думай, что она мной помыкает, — просто хочет как лучше. Она не мегера, поверь.

— Значит, положение… — Джон Пол задумался. — Как-то не верится, что ты так легко сдалась из-за какого-то положения. Зачем оно тебе? Ты же вроде интроверт!

— Вообще-то главной причиной было постоянное общение с детьми. Кэрри считает, что мне это ни к чему.

— Вот еще новости! Почему?

Он уцепился за эту тему, как бульдог, и не собирался разжимать челюстей. Эвери вздохнула.

— Для меня это было бы болезненно.

— Понятно. — Что тебе понятно?

— Ты не можешь иметь детей.

Эвери ощутила могучую потребность высказаться. Дядя Тони называл это «вывалить все, что наболело». Боже, каким это было бы облегчением! Правда, до сих пор так не казалось, но с Джоном Полом все было иначе. Он и сам был иной. Ему было плевать на то, за что другие цеплялись обеими руками, — вроде положения в обществе, плевать на мнение других и их систему ценностей. Он был нелюдим и скрытен, но не умел и не хотел кривить душой. У него не было тайных нечистых помыслов. Он был именно тем, чем казался, — хорошим человеком. Наверное, потому с ним было так легко, потому к нему так тянуло.