Книга Выйти замуж за дурака - Надежда Первухина

Наступило долгое молчание, в течение которого я, лежа на полу и старательно изображая из себя безжизненное тело, осмысливала все услышанное. Вот что задумал Готфрид фон Кнакен! Башковитый мужичок, хоть и не изобретательный; подобные прецеденты уже случались в мировой истории.

Значит, не зря я добилась аудиенции у лжецарицы.

Не зря тут на полу (между прочим, холодном) лежу.

Только как об этом подлом заговоре узнают те, кто в Чертоногом лесу собирается поднимать восстание?

Как мне им подать весть?

Надо подумать, а пока слушать, слушать возобновившийся меж Аленкой и послом разговор.

– И какую ж награду ты, Готфрид, себе за все про все хочешь?

– Мы же договаривались, ваше величество… Между княжеством Нихтферштейн и Тридевятым царством есть крупный земельный надел… Ничейный.

– Ты про Поднятую Целину, что ли?

– Да, да.

– Так ведь искони земля эта Тридевятому царству принадлежала! Вы у нас без конца ее отвоевать стремились…

Глаза у меня были закрыты, но я ясно представила себе, как щерит свои зубы Готфрид фон Кнакен.

– А вы отдайте мне Поднятую Целину, царица, – елейным тоном сказал он. Подпишите акт передачи, и мы в расчете.

– Не мал ли твой роток на столь велик кусок? – Даже Аленка, казалось, опешила от такой наглости.

– Не мал, царица. В самый раз.

– Мы, значит, эту Целину подымали-подымали, а ты на готовенькое пришел?

– Разве это большая цена за то, что я собираюсь сделать для вас? Неужели вы так не дорожите своим престолом и жизнью?

– Уговорил. Забирай Поднятую Целину.

– Вот акт, подпишите.

– Э нет! Подпишу я энтот акт только после того, как ты, посол, все, что мне насулил, сделаешь в точности.

– Я человек слова! – возмутился Готфрид, но Аленка на это только рассмеялась противным голосом:

– Ладно, ступай, Готфрид, устала я от речей твоих да и есть хочу.

– Как угодно вашему величеству, но когда же мы приведем в исполнение свой план?

– Нынче у нас что за день?

– Понедельник.

– Понедельник –день тяжелый. Во вторник меня лекарь дворцовый осматривает, в среду… Нет, в среду нельзя.

– Почему?!

– Махатмушка мой в среду преставился, так я траур по нему в этот день седмицы надеваю.

– Хорошо, а четверг? – Посол, казалось, подпрыгивал от нетерпения.

– Четверг у меня банный день. Перенести никак нельзя, А вот в пятницу… В пятницу как раз можно все и устроить. Как раз к выходным закончим.

– Это слишком долго, царица! Дорог каждый день…

– А ты меня не торопи! – вдруг взвилась Аленка. Я женщина беременная, мне волноваться лишний раз нельзя! А то я вообще… возьму и передумаю.

– Я вас умоляю, ваше величество!

– Сказала – в пятницу, значит, в пятницу! – отрезала Аленка.

– Как вам будет угодно.

– Вот то-то. Ты, Готфрид, окажи мне любезность: выйдешь из палат, кликни кого из стражи, пусть мертвое тело рогожей накроют да на ледник вынесут.

– Ах, вы об этой… Так ли уж она мертва?

И я почувствовала, что фон Кнакен склоняется надо мной.

– Руки прочь! – заорала я так, что посла отнесло от меня метра на два.

Теперь главное – стремительность и напор.

– Она все слышала! – завизжала Аленка.

– Стоять! – вопил посол.

Но я уже оказалась у дверей. Уже распахнула их…

Откуда взялась эта жгучая боль меж Лопаток?

И почему я снова упала?

И во рту противный привкус крови…

– Хорошо ты ее остановил! – раздался далекий женский смех. Одним ударом!

– Вот теперь можно и на ледник! – вторил хохоту мужской голос… Тишина.

* * *

…Мне снилась осень в полусвете стекол…

Нет.

Мне снился апрель.

И день сдачи кандидатского минимума по общей философии.

Мой билет вышел весьма удачным: концепция исторического потока у Тойнби и Шпенглера плюс диамат в общих чертах. Профессор Сеньковский, симпатяга, автор популярного труда «Уроки философии» и сторонник той теории, что женщина не может стать философом, как Кант или Гегель, ибо в ней самой уже заложена природная мудрость, которой для жизни вполне достаточно… Да, так вот, именно профессора Сеньковского, его милое лицо неиспорченного интеллигента, видела я во сне. Я вдохновенно излагала профессору теорию циклов Тойнби, цитировала что-то из «Заката Европы», как вдруг профессор почему-то вышел из-за своей кафедры и принялся шлепать меня по щекам со словами:

– Василиса, очнись! Нельзя спать! Нельзя лежать! Идти надо! А то твоя совсем замерзай!

– О чем вы, профессор, – беззвучно простонала я, и тут в рот мне полилась вода. Я подавилась, закашлялась и поняла, что проснулась. Темно, – сказала я первое, что пришло мне в голову. И холодно.

– Совсем холодно, совсем темно. В голосе соглашавшегося слышались знакомые интонации. Пойдем отсюда, Тудыратым тебя выведет.

И на плечи мне легла прогретая солнцем лисья шуба. Как мы выбрались на свет божий, я помню смутно, потому что в моем сознании еще мешались, как карточки лото, воспоминания об узких лестницах и широких аудиториях родного университета и пестрота улиц несуществующего града под названием Кутеж…

– Я допишу диссертацию, профессор Тудыратым? – кажется, спрашивала я.

– Твоя все допишет, а моя поможет. Ходи, крепко ходи!

Когда я более-менее пришла в себя, оказалось, что я сижу в какой-то грязной хибаре, меня поит чаем Тудыратым, а напротив сидит человек с деревянной ногой.

– Вы Джон Сильвер? – поинтересовалась я.

– Бредит, сердешная, – отозвался тот. Какой я Джон? Восьмой десяток доживаю под именем Евгения Селивестрова. Тудыратым, налей ей водочки.

– Не надо, – запротестовала я. Лучше еще чаю. Как выяснилось позднее, Тудыратым спас мне жизнь. Как ему удалось пробраться незамеченным во дворец и подслушать все, что там происходило, – для меня загадка. И когда мое бездыханное тело Аленкины стражники потащили в дворцовый подвал, Тудыратым поспешил за ними, словно тень, хотя вряд ли тени носят лисьи шубы… Дальше было просто – волшебная вода деда Мартемьяна оказала на меня исцеляющее действие.

– Тудыратым, – вцепилась я в учкудукца, – ты должен спешить! Беги в лес, к партизанам, скажи Марье Моревне, что фон Кнакен предатель и в ближайшую пятницу они с Аленкой устроят большую пакость всему Тридевятому царству.