Книга Иррационариум. Толкование нереальности - Дмитрий Лукин

Мне нравится эта девочка. Ей нравится общение со мной, а мне нравится она сама. Я имею право на игрушки.

У нее хороший вкус – она преобразует волны информации в серебро.

* * *

Мое отношение к Диане стремительно портилось. Я уже была не рада, что заманила ее в наш салон. Чудаковатая Диана больше не была ни для кого развлечением, девочки стали ее бояться. Нет, я все понимаю! Против любви не попрешь! Убить убийцу – это чуть ли не обязанность любящей женщины, почти жены! Но такое, наверно, только в трагедиях Шекспира хорошо – смотришь на сцену или на экран, сопереживаешь, понимаешь право осиротевшей возлюбленной на убийство. В жизни-то все не так! В жизни эта мстительница – настоящая сумасшедшая, и ее хорошо бы сдать на Афанасьевские Горки, пока она ничего не натворила.

И я, естественно, позвонила Сашке…

Смех и грех – люблю нынешнего мужа, а со всеми проблемами бегаю к бывшему…

– Знаешь, если я опять начну расспрашивать Семенова про это дело, он меня пошлет в пешее эротическое путешествие, – сказал Сашка.

– Но она таскает в сумочке нож.

– Вот дурища.

– Сашка, она не в своем уме, там крыша конкретно съехала. Она может напасть на ту тетку.

– Ты знаешь, с какой силой нужно ударить человека ножом, чтобы как следует проткнуть? А она девка рыхлая, домашняя, разве что колбасу порезать может.

– А если в горло? Саша, я не шучу. Она помешалась!

Я ныла, возмущалась, угрожала, но он был непреклонен. Разве что пообещал передать этому загадочному Семенову, что теткина жизнь в опасности.

У меня на работе понятие обеденного перерыва довольно туманное. Если надо – я могу исчезнуть хоть на два часа, но это – когда за стойкой дежурного администратора сидит Настя. Я знаю, что она любую проблему разрулит. Настин день был следующий, пришлось потерпеть. И я сделала все, что в моих силах: с утра заказала расходные материалы, приняла их вечером по списку, заставила девчонок все разложить по полкам и шкафам. А днем велела им собрать все полотенца и загрузить стиралку. Стиралка у нас стоит за блоком соляриев, но кому нужны солярии в конце октября? Так что ее шум клиентов не беспокоил. И я позвонила нашей уборщице тете Асе, чтобы сделать втык – если она и дальше будет оставлять грязь в углах и под столиками, куплю пылесос-робот, и точка! Забавная штука, сам ползает, как черепаха, и не жалуется, что больная спина мешает нагибаться.

Так что два часа на Марину Александровну я высвободила.

Ехала я к ней и немного нервничала: этот день был у Дианы наполовину выходным, дежурные администраторы по-хитрому менялись рабочими часами, ей следовало выходить на работу к четырем, ну как она с утра отправилась на охоту? Немного утешало, что Сашка обещал рассказать про эту беду своему Семенову.

Конечно, я предупредила бывшую классную звонком, конечно, взяла коробку пирожных и цветы. Перебрав всех одноклассников – женился-развелся-уехал-в-Голландию, – я показала Марине Александровне портрет Станислава.

– Это как к тебе попало? – удивилась она.

– У нас одна девочка за него замуж собралась.

Ответила я так потому, что Марина Александровна, судя по всему, не знала о смерти Станислава.

– Замуж? – она задумалась. – А отговорить эту девочку никак нельзя?

– Вот пытаюсь…

– Ты именно поэтому ко мне пришла? – спросила Марина Александровна. – Не просто так?

– Да, – честно сказала я. – Надеялась, что вы о нем что-нибудь скажете, вы же соседи.

– Соседи…

Она знала то, что могло бы мне пригодиться, но говорить не хотела.

Марина Александровна – педагог старой закалки. Она еще у моей мамы была классной. Не то чтобы бешеная блюстительница морали, но точно знает, что хорошо, а что плохо.

Вот сейчас она знала, что Станислав – это плохо, но передавать слухи о нем – тоже плохо. Ведь сама она вряд ли бывала в его секретной квартире, очень вряд ли!

Я настаивать не стала.

Меня дед научил не настаивать. Тогда человек сам все выболтает. Дед рассказал сказку про брадобрея царя Мидаса. Только этот несчастный брадобрей знал, что царь скрывает под парчовым тюрбаном ослиные уши. Если проболтаешься – отрубят голову. Но и молчать больше невмочь. Брадобрей ночью пошел в чистое поле, вырыл яму и крикнул в эту яму: «У царя Мидаса ослиные уши!». Откуда ему знать, что над той ямой вырастет говорящий тростник?

Марина Александровна как раз и была сейчас тем брадобреем.

Даже в семьдесят пять женщине ничто женское не чуждо. Ей хотелось рассказать мне о Станиславе! Но моральный кодекс не позволял.

Откладывать этот разговор я не могла. Если Марина Александровна узнает, что Станислав погиб, – тем более ничего не расскажет, потому что о мертвых – или хорошо, или ничего. Это правило в ее исполнении доходило до абсурда – Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев тоже под него подпадали.

– Жалко девочку, – сказала я. – Она от него в положении.

Да, именно так – в положении. Поколение Марины Александровны отчего-то избегало слова «беременность», не говоря уж о «подзалете».

– В положении? – переспросила Марина Александровна. – Но… но это…

– Да, Марина Александровна. Они хотели пожениться. И его мама была очень рада.

Моя бывшая классная молча размешивала чай серебряной ложечкой.

– Знаешь что… – сказала она. – Я твоей подруге только добра желаю. Может, все не так уж плохо. Сколько ей лет?

– Тридцать три или тридцать четыре.

– Ну… Ну, пусть у нее все будет хорошо.

Я поняла – ничего другого от старушки не добьюсь.

Она сидела передо мной – очень элегантная седая дама в хорошо пошитом, а не купленном платье, с оренбургским пуховым платком на плечах, этакий дореволюционный стиль; возможно, в ее годы я тоже раздобуду вязаный пушистый платок. Возможно, буду делать безупречную укладку на седых волосах. Я помнила этот платок – зимой она повязывала его в стиле «русская красавица» и нарочно под него делала шиш из волос не на затылке, а на макушке. Но лицо со времени нашей последней встречи изменилось, обвисло, и сама она, кажется, стала ниже ростом.

Ей оставалось жить совсем немного.

Нужно было уходить.

Так, как я ушла из дома, когда помирала бабка.

Смерть – странное событие. Иногда вызывает любопытство, хочется услышать медицинские подробности, иногда – отвращение (я видела, как алкаш свалился с тротуара под колеса машины, видела лужу крови, но никаких шагов смерти заранее не уловила), а иногда притягивает и гипнотизирует. А вот смерть Станислава разбудила во мне азарт.

Марина Александровна…

Я не могла ее спасти, я могла только пожелать легкого и безболезненного ухода. Можно ли помешать осеннему листопаду? Вот именно так – спокойно, без суеты, даже по-своему красиво…