Книга Миф. Греческие мифы в пересказе - Стивен Фрай

— Как же, — продолжил Периандр, — вы объясните все вот это, найденное в полостях обшивки вашего судна?

По знаку царя стражи выступили вперед — с носилками, на которых высилась гора сокровищ.

— А. Да. Ну… — капитан расплылся в победной улыбке. — Глупо это с нашей стороны — обманывать тебя, государь. Юноша погиб, как я и сказал, но осталось его сокровище. Мы всего лишь бедные трудяги-моряки, владыка. Твоя проницательность и мудрость вывела нас на чистую воду.

— Как мило, — проговорил Периандр. — Но я по-прежнему растерян. Я заказал для Ариона кифару из серебра, золота и слоновой кости. Он с ней никогда и нигде не расставался. Почему ж ее нет среди этих вещей?

— Ну, — сказал капитан, — как я уже говорил тебе, мы любили юного Ариона. Все равно что младший брат нам, правда, ребятки?

— Так точно… — забормотали матросы.

— Мы знали, как дорога ему эта кифара. Мы положили ее в погребальный саван Ариона и затем предали тело волнам. Как же можно было иначе?

Периандр улыбнулся. Капитан улыбнулся. Но вдруг улыбка исчезла. Из пасти золотого дельфина на вершине монумента полилась мелодия кифары. Капитан и его люди изумленно вытаращились. Голос Ариона вплелся в песню кифары, и вот какие слова возникли из резной дельфиньей пасти:

— Кончаем с ним, ребята, — промолвил капитан. — Кончаем с ним, берем его добро.

— Убьем его сейчас же, — вопили моряки. — Швырнем его акулам на обед.

— Стойте, — менестрель сказал. — Позвольте я спою прощальную мелодию одну.

Кто-то из матросов вскрикнул от испуга. Другие, трепеща, пали на колени. И лишь капитан, побелев, стоял смирно.

В основании монумента открылась дверца, и наружу выбрался сам Арион, перебирая струны и напевая:

Но тут дельфин явился и музыканта спас. Они поплыли по морским волнам. Добрались эти двое до берега в Коринф, Дельфин и им спасенный менестрель.

Моряки принялись рыдать и лепетать, просить пощады. Валили друг на дружку, а особенно — на капитана.

— Поздно, — сказал Периандр, собираясь удалиться. — Казнить их всех. Пойдем, Арион, споешь мне о любви и вине.

В конце долгой и успешной жизни музыканта Аполлон, для которого дельфины и музыка священны, поместил Ариона и его спасителя среди звезд — между Стрельцом и Водолеем, в созвездии Дельфин.

Из своего положения на небесах Арион и его спаситель помогают навигаторам на морях и напоминают всем нам о странном и чудесном братстве, что существует между людьми и дельфинами.

Филемон и Бавкида, или Вознагражденное гостеприимство

Среди холмов восточной Фригии в Малой Азии растут бок о бок дуб и липа, ветви их соприкасаются. Пейзаж деревенский, простой, далекий от сияющих дворцов или рвущихся ввысь цитаделей. Крестьяне тут худо-бедно перебиваются: в вызревании урожаев и откорме свиней они целиком на милости у Деметры. Почвы небогаты, и для местных это вечный труд — наполнять амбары провизией, чтобы ее хватило на зимние месяцы, пока Деметра тоскует и оплакивает отлучку из верхнего мира своей умницы-дочки Персефоны. Те дуб и липа, пусть и неброские на вид, если сравнивать их с величественными тополиными рощами и изящными кипарисовыми аллеями, что выстроились вдоль дороги, соединяющей Афины с Фивами, однако это священнейшие деревья в Средиземноморье. Мудрые и добродетельные совершают к ним паломничества и вешают дары на их ветви.

Много лет назад в долине среди тех холмов возникло селение. По размерам — среднее между деревней и городком. Прозывалось оно — с надеждой и отчаянием, какие вечно отмечают имена неудачливых поселений, — Эвмения, что означает «место добрых месяцев», в жалком уповании, что Деметра, глядишь, благословит бесплодные почвы и подарит богатые урожаи. Но такое случалось редко.

Посреди агоры, главной площади селения, стоял здоровенный храм Деметры, а напротив — почти столь же просторный храм, посвященный Гефесту (людям нужно было благословение для кузниц и мастерских). Близ селенья имелись и многочисленные храмы Гестии и Диониса. За чахлыми виноградниками, взбиравшимися по склонам, ухаживали так же тщательно, как за оливковыми рощами или полями кукурузы. Жизнь давалась тяжело, но мужчины и женщины находили немалое утешение в кислом вине своей области.

В конце петлявшей улочки, что вела прочь из села, в маленькой каменной хижине жили старенькие супруги ФИЛЕМОН и БАВКИДА. Женаты они были с самой ранней юности, но и теперь, в старости, любили друг друга так же глубоко, с негромким ровным пылом, удивлявшим соседей. Они были беднее многих прочих, поля у них — самые голые и бесплодные во всей Эвмении, но никаких жалоб от них никто не слышал. Каждый день Бавкида доила их единственную козу, мотыжила, штопала, стирала и латала, а Филемон сеял, сажал, копал и скреб землю позади их лачуги. Вечерами они собирали лесные грибы, дрова или просто гуляли по холмам рука об руку, разговаривали о том о сем или же довольствовались безмолвием друг друга. Если еды хватало на ужин, они готовили, а нет — ложились в постель голодными и засыпали в объятиях друг друга. Их трое детей давно переехали и жили со своими семьями далеко оттуда. Родителей не навещали — а больше и некому было стучать к ним в дверь. Пока не наступил один судьбоносный вечер.

Филемон только-только вернулся с полей и присел, готовясь к ежемесячной стрижке волос. В те дни мало что венчало его лысоватую старую голову, но этот ежемесячный ритуал приносил им обоим радость. Из-за громкого «тук-тук-тук» в дверь Бавкида чуть не выронила бритву, которую точила. Старики переглянулись в великом изумлении — и не смогли припомнить, когда к ним в последний раз наведывались гости.

Двое чужаков стояли на пороге — бородач и его юный гладколицый спутник. Наверное, сын.

— Приветствую, — сказал Филемон. — Чем можем помочь?

Тот, что помоложе, улыбнулся и снял шляпу — странную округлую шапочку с узкими полями.

— Добрый вечер, сударь, — проговорил он. — Мы голодные путники, в этой части света впервые. Можно ли нам воспользоваться вашей доброй волей…

— Заходите, заходите! — сказала Бавкида, хлопоча у мужа за спиной. — В это время года на улице студено. Мы выше остального села, тут у нас похолоднее. Филемон, раздуй-ка огонь, чтоб наши гости согрелись.

— Конечно, любовь моя, конечно. Где мое воспитание? — Филемон склонился и подул в очаг, разбудил угли.

— Позвольте ваши плащи, — предложила Бавкида. — Присаживайся, сударь, у огня. И ты, прошу.

— Ты очень добра, — сказал старший. — Меня звать Астрап, а это — мой сын Аргур.

Молодой, услышав свое имя, поклонился с неким шиком и устроился у огня.

— Пить хочется страшно, — сказал он, громко зевнув. — Сейчас дадим вам попить, — сказала Бавкида. — Муж, тащи винный кувшин, а я принесу сушеных смокв и кедровых орехов. Надеюсь, вы, судари, согласитесь с нами поужинать. Богатой трапезы предложить не сможем, но всем, чем богаты, рады поделиться.