Книга Но кто мы и откуда - Павел Финн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Запись 78-го года
Несмотря на мое нынешнее недоверие к приметам и прочему такому, я боюсь сглазить. Но если бы Он дал мне это, я бы отслужил, я бы отслужил!
Вечер другого дня. Едем в такси на улицу Чехова к Володе Валуцкому, с которым я тогда крепко и весело дружил. Сидим рядом на заднем сиденье. И вдруг я, как Филиппок — с “дикой решимостью”, но почему-то церемонно, говорю:
— Не могли бы вы, Ира… — между прочим, мы еще на “вы”, — стать моей женой.
И с ужасом жду ответа…
“Но в это время в небе плясала звезда”.
— Да, давайте попробуем, — отвечает Ира.
“Я никогда не верил в счастье в условиях этого мира, но счастливые мгновения считаю возможными”.
Мама тогда уже часто болела. А надо сказать, что Ира относилась к ней заботливее и внимательнее, чем я. Однажды мы навещали ее в больнице “Медсантруд”, и когда Ира вышла из палаты — поговорить с врачом, мама взяла меня за руку и тихо сказала:
— Нам ее Бог послал.
Конечно, я сразу же повез Иру показывать “старику” — Евгению Иосифовичу Габриловичу. Отца-то ведь у меня не было. Она ему страшно понравилась. И он тут же придумал невероятно романтическую историю, которую с удовольствием и вдохновением рассказывал всем, кому мог, — в том же Матвеевском, например.
— Представляете, Пашка безумно влюбился в красавицу дочку Норы Агишевой, а она в него. И они, как Ромео и Джульетта, оставили всё, что у них было, и только с котомками, взявшись за руки…
Я один раз подслушал. Ему почему-то особенно нравилось слово “котомка”.
Некоторая правда в этой поэме была. Мы действительно оставили свои квартиры со всем, что в них стояло. И, взяв — не котомки — Катьку, кота Дарика, собрание Достоевского — я как раз тогда делал вариант сценария для Зархи — и недавно вышедшего Мандельштама с предисловием Дымшица, купленного в “Березке”, — ушли. Куда?
Совершенно нам было это непонятно и так же совершенно было на эту непонятность плевать.
Решили отложить свадьбу на год, чтобы прошло время после гибели Норы Агишевой. А пока что жили где придется. То в том же Матвеевском, то — несколько дней — когда Адик уехал в Ташкент — в его квартире на Самаркандском бульваре, то у Марины и Васи Феофановых, Ириных молодых друзей. По моему настоянию забрали Катьку из пятидневного детского сада. Моя задача была — преодолеть ее мрачность. Но пока это не очень-то получалось.
“Слушайте, мы не должны превозноситься над детьми, мы их хуже. И если мы учим их чему-нибудь, чтоб сделать их лучшими, то и они нас учат многому и тоже делают нас лучшими уже одним только нашим соприкосновением с ними”.
Когда Катины дети были еще маленькими, она, узнав от меня эти слова Достоевского, написала их цветным фломастером на листе бумаги и прикрепила этот лист к стене.
В сентябре 78-го была наконец назначена премьера “Объяснения”. Мы ненадолго снимали однокомнатную квартирку в писательском кооперативном доме на Аэропорте. Утром я встал пораньше, отправился на ближний рынок и накупил роз — Ире. Уходя со мной в Дом кино, она положила цветы в ванну — было красиво и благоуханно — и открыла кран. Но там что-то было неисправно с затычкой, да и закрутить кран мы забыли — в суете и волнениях сборов.
Вода лилась и переливалась. Пока мы выходили на сцену, пока шел фильм, пока мы принимали поздравления, пока сидели в ресторане, пока перемещались на Новолесную в квартиру Нади Кожевниковой, — вода лилась. Пока не разбух и не треснул потолок в квартире соседа снизу. И после тоже лилась.
Когда мы на рассвете вошли в дом, в холле нас встретили жильцы. Несколько туманных трагических фигур, как в спектакле режиссера-модерниста по пьесе Метерлинка. И самая трагическая фигура принадлежала — не трудно догадаться — соседу снизу, который только что сделал в своей квартире ремонт.
По счастью, Витя Май, добрый человек, оказался к тому же приятелем Юлика Гусмана, и помиловал нас. Восстановив кое-как покоробившийся паркет в нашем временном жилище, мы бежали оттуда в Серебряный бор.
Уйти, убежать — от обиды, от измены, от собственного греха, от долгов, от угроз — от себя. Не очень, конечно, это оригинально. Можно привести красноречивые примеры. От библейского Лота до Льва Толстого. И в моей жизни идея “ухода” всегда — с детства — была последней надеждой избежать неприятностей.
И чтобы искали, чтобы нашли — догнали, повинились, попросили вернуться, пожалели, приласкали.
“Где-то мне довелось прочитать, еще в ту пору, когда я был ребенком и не бросил читать, что, уходя, лучше не оборачиваться”.
Но я никогда не следовал этому правилу.
Операция была задумана и проведена блестяще. Сначала надо было обмануть нашу домработницу Шуру, пользуясь тем, что бдительность ее была ослаблена бурным романом с пастухом деревни Пуговичино. Он, свободолюбивый, как все пастухи, считал, что мы держим его любовь в крепостной зависимости, и когда нажирался — а это было всегда, — подгонял коров к нашим окнам, страшно щелкал кнутом и кричал: “Евреи! Выходите!”
Я пугался, брат Витя рвался в бой, Шура страдала. В такой-то момент я и выцыганил у нее под каким-то лживым предлогом необходимые для осуществления операции 15 копеек. Из расчета: 10 копеек на железнодорожный билет, 5 — на метро. Обратная дорога не планировалась. Я решил навсегда покинуть дачу и врага и супостата всей моей жизни Витьку.
Он давно уже порывался взять в свои руки мое воспитание. И тут наконец представилась такая возможность. Мама уехала на несколько дней в Москву, оставив меня с ним и с Шурой, влюбленной в пастуха.
1951 год. Ему восемнадцать, мне одиннадцать, но на вид и того меньше. Он красивый, голубоглазый, с нежным лицом. Недаром потом в дачном сценарии “Ожидание” я превратил его в Митю. Прочитав Бунина, я сразу понял, кого мне своей чистой юностью напоминает герой “Митиной любви”.
Об “Ожидании” — впереди. Сейчас я понимаю, что этот совершенно оригинальный, совершенно мой — непоставленный — сценарий, был для меня не менее, а даже, может, и более важен, чем “Объяснение в любви”.
Витька серьезно готовился к поступлению на философский факультет МГУ. Всюду лежали его книги. Канта я запомнил с тех пор. И тогда-то, тайком открыв учебник логики, я и узнал, что Кай смертен, потому что он человек.
Свои логические способности брат постоянно оттачивал на мне. Чаще всего за столом, когда я отказывался есть, он хладнокровно донимал меня безжалостными силлогизмами. И наконец, достал, или, как тогда говорили, довел. Я сбежал.
