Книга 1917. Русская голгофа. Агония империи и истоки революции - Дмитрий Зубов

В итоге Ставка взяла и постановила выселить из прифронтовой полосы всех евреев. Сотни тысяч граждан получали предписание в течение 24 часов покинуть свои дома под страхом смерти и отправляться в тыловые районы. Кроме того, по приказу недалекого Верховного главнокомандующего князя Николая Николаевича в прифронтовой полосе сжигались все деревни, посевы и убивался скот.

21 июня состоялось совещание Ставки Верхового главнокомандования и командующих фронтами. По духу оно напоминало знаменитый кутузовский совет в Филях в 1812 году, когда ставился вопрос об обороне либо сдаче Москвы. Основной доклад делал командующий Северо-Западным фронтом генерал М. В. Алексеев. Он прямо сообщил, что со дня на день последует мощный удар северной группировки вермахта в направлении реки Нарев – навстречу южной группировке. Алексеев прямо заявил, что удержать Польский выступ невозможно из-за банальной нехватки патронов и снарядов. «Поэтому мы имеем возможность сейчас выбрать, что для русской Ставки предпочтительнее: попытка удержать Польшу – с вероятной перспективой катастрофы для армии или же попытка сохранить армию – с неизбежным, в этом случае, выводом всех наших войск из Царства Польского», – заявил генерал.

Вероятно вспомнив опыт Кутузова, великий князь Николай Николаевич поддержал план «генерального отступления». 22 июля русские войска оставили Варшаву – символ побед Кутузова и Александра I. По иронии судьбы это произошло ровно через сто лет после триумфального Венского конгресса. Через две недели пала крупная крепость Новогеоргиевск, которую командование планировало оборонять по аналогии с австрийским Перемышлем чуть ли не полгода. В сдаче обвинили «предателя» – коменданта гарнизона Н. П. Бобыря. 8 августа была оставлена еще одна мощная крепость Осовец, а через четыре дня без боя сдали Брест-Литовск. Вскоре вся Литва и Польша были оккупированы немцами.

Но если в отступлении ради спасения армии еще была какая-то логика, то вторая идея Ставки – «возродить атмосферу общенародной войны 1812 года» – оказалась совершенно идиотской. Николай Николаевич и царь наивно полагали, что народ, как и в 1812 году, массово побежит из западных областей страны, оставляя оккупантам пустыню. А потом начнет создавать там партизанские отряды. Чтоб земля под немцами и австрийцами горела!

Однако времена были совсем не те, что 100 лет назад. Кроме того, большинство поляков и евреев, часть украинцев не без оснований считали себя угнетенными народами, а приход германцев воспринимали в лучшем случае с равнодушием, а в худшем и вовсе с радостью. Да и вермахт образца 1915 года был совсем не таким, как в 1941 году. Поэтому «атмосферу 1812 года» пришлось создавать по большей части искусственно. Солдаты попросту врывались в деревню или город и приказывали народу выдворяться вон в течение 24 часов. А то, мол, «кровожадным немцам» достанетесь.

Вскоре все дороги были забиты бесконечными вереницами повозок и толпами людей, вмиг лишившихся почти всего нажитого добра. Беженцы двигались навстречу неизвестности в глубь страны, причем там их никто не ждал. Ибо никаких мер на случай эвакуации (ведь еще недавно собирались наступать на Венгрию) предусмотрено не было. «Из всех тяжких последствий войны подстегивание эвакуации населения – явление самое неожиданное, самое грозное и самое непоправимое, – говорил 12 августа на заседании правительства главноуправляющий земледелием А. В. Кривошеин. – И что ужаснее всего – оно не вызвано действительной необходимостью или народным порывом, а придумано мудрыми стратегами для устрашения неприятеля. Хороший способ борьбы! По всей России расходятся проклятия, болезни, горе и бедность. Голодные и оборванные толпы повсюду вселяют панику, угашаются последние остатки подъема первых месяцев войны. Идут они сплошной стеной, топчут хлеб, портят луга – крестьянство все более громко начинает роптать».

Общее число беженцев к концу 1915 года достигнет 10 миллионов человек. Ну а потери русской армии за первый год войны составили 4 миллиона человек, в том числе 1,6 миллиона – пленными. В этих условиях 23 августа царь сместил с поста Верховного главнокомандующего своего дядю и лично возглавил армию. «Подписал рескрипт и приказ по армии о принятии мною верховного главнокомандования со вчерашнего числа, – написал он в дневнике. – Господи, помоги и вразуми меня!»

Циммервальдизм

Лето и осень 1915 года стали временем быстрого возрождения революционного движения в России. Победы царя на фронтах сменились позорными поражениями, стало ясно, что война продлится еще очень долго. Революционеры понимали, что, как и во время Русско-японской войны, это неизбежно приведет к экономическим трудностям, обнищанию народа и недовольству режимом. Не это ли новый исторический шанс завершить начатое десять лет назад?!

27 июля 1915 года американский посол в Берлине Джерард доложил в Вашингтон, что германцы «рекрутируют из русских военнопленных революционеров и либералов, снабжают их деньгами, фальшивыми паспортами и прочими документами, а затем посылают обратно в Россию с целью стимулировать революцию». Привлеченный кайзером к разработке плана революции Лев Парвус-Гельфанд в своем меморандуме, подготовленном в марте 1915 года, писал: «Русская демократия может реализовать свои цели только посредством полного сокрушения царизма и расчленения России на малые государства. Германия, со своей стороны, не добьется полного успеха, если не сумеет возбудить крупномасштабную революцию в России. Русская опасность будет, однако, существовать даже после войны, до тех пор, пока русская империя не будет расколота на свои компоненты. Интересы германского правительства совпадают с интересами русских революционеров… Объединенные армия и революционное движение в России сокрушат колоссальную русскую централизацию, представляемую царской империей, которая будет оставаться угрозой мира в мире до тех пор, пока существует. Так падет главная крепость политической реакции в Европе».

Германское правительство только в 1915 году выдало Гельфанду 62 миллиона марок на подрывную работу против России. Ее центром стал нейтральный Копенгаген, где был создан специальный штаб. Уже в сентябре к работе был подключен Владимир Ленин, который заявил, что согласен заключить сепаратный мир с Германией в случае прихода большевиков к власти в России, без согласования с союзниками.

25 августа в швейцарской деревне Циммервальд собралась первая с начала войны конференция социалистических партий Европы. 33 делегата из десяти стран, в том числе России, Франции и Германии, заседали четыре дня. «За годы войны настроения в социалистической среде переменились очень сильно, стихийное патриотическое течение, увлекшее вождей вслед за массами, распылилось, – писал Ольденбург. – Вожди, уже связавшие себя определенными заявлениями, не могли отступить, но в рядовой социалистической среде протесты против войны раздавались все громче и новые лидеры выдвигались навстречу старым. Этот процесс коснулся, разумеется, и русских социалистов. Те из них, которые, как Ленин, были с самого начала против войны, вдруг стали приобретать огромное влияние в своей среде»[49].