Книга Без единого выстрела - Андрей Воронин

Он распахнул дверь ударом ноги, держа в одной руке «вальтер», а в другой обрез. Игра близилась к завершению, он добрался до последнего, самого высокого уровня, где уже нельзя хитрить, отступать и прятаться, а можно только одно — идти напролом, не обращая внимания на препятствия и раны. Баландин этого не знал, потому что ни разу в жизни не играл в «дум» или «джи-ай». В сущности, он был чайником, и кончил, как чайник, так и не добравшись до самого верха…

Комната была узкая, как пенал, обшитая сосновой вагонкой, с окном в торцовой стене. Вся ее скудная обстановка — стол, тумбочка и даже узкая односпальная кровать, знававшая лучшие времена, — была свалена в дальнем углу у окна в некое подобие баррикады. На то, чтобы оценить обстановку, Чеку потребовались секунды. Рогозин, конечно же, прятался за баррикадой, а комната, судя по рассказам Баландина, была именно та, где все и началось…

Чек бросился вперед, безумно вопя от переполнявшей его ярости, смешанной со страхом. Навстречу ему сверкнула бледная вспышка выстрела, он упал на колени, почувствовал, как от тугого горячего ветра шевельнулись волосы на макушке, и пальнул одновременно с обеих рук, целясь в крышку лежавшего на боку стола. Самодельная картечь пробила в полированной крышке огромную дыру, полетели щепки. Рогозин выскочил из-за баррикады, вереща, как заяц, прижимая ладонь к окровавленному жирному боку, и выстрелил в Чека из огромного никелированного пистолета. Чек дернул щекой, когда пуля просвистела мимо его уха, и хладнокровно всадил заряд картечи в белую рубашку Рогозина. Окровавленные клочья материи полетели во все стороны, кровь плеснула на сосновую вагонку, и Рогозин молча упал на пол у окна.

Чек поставил «вальтер» на предохранитель и затолкал его в карман. Он подошел к Рогозину, на ходу перезаряжая обрез. Это оружие ему действительно нравилось, потому что было простым, удобным и обладало жестокой убойной мощью — не большой, а именно жестокой, что и требовалось в данной ситуации.

Чек очень надеялся, что Рогозин еще жив, и тот действительно был жив, хотя грудная клетка у него оказалась развороченной, а на губах пузырилась кровавая пена. Более того, бывший работодатель Чека каким-то чудом не потерял сознания, и Чек решил, что бог есть на свете.

— Ну, — сказал он, — говорят, ты насильник? Не хочешь ли попробовать, каково было моей сестре? Или Баландину?

— Все… что угодно, — с трудом шевеля мертвеющими губами, прохрипел Рогозин, глядя на него снизу вверх глазами, из которых непрерывным потоком текли слезы. — «Скорую»… умоляю…

— «Скорая» уже здесь, — успокоил его Чек, с силой ввинчивая стволы обреза между ягодицами Рогозина. — Сейчас станет легче.

Он немного повернул обрез, чтобы картечь пошла строго вверх, разрывая кишки, превращая внутренние органы в кровавую кашу, перемалывая почки, печень, легкие и сердце в чудовищный фарш, и спустил курки. Тело Рогозина подпрыгнуло, изо рта выплеснулся фонтан крови, и все закончилось. Чек выронил обрез и подошел к окну, не обращая внимания на доносившиеся с лестницы матерные стоны Баландина В дачном поселке было тихо — так тихо, что в это даже не верилось «А чего ты, собственно, ожидал? — устало подумал Чек. Он провел ладонью по лбу, не замечая, что пальцы у него в крови, и на бледной коже остались четыре кровавые полосы, похожие на следы реактивных снарядов. — Неужели ты думал, что кто-то, услыхав стрельбу, бросится на помощь соседу, размахивая веником или граблями? Да черта с два! Для чего, в таком случае, существуют милиция и телефон, по которому ее можно вызвать?»

Он оглянулся на дверь. Баландин стонал и возился на лестнице. Проходить мимо него Чеку не хотелось. Просто не хотелось, и все. Эта книга была прочитана до конца, последняя страница перевернута, и Чек по собственной воле вычеркнул себя из списка действующих лиц. Баландин может делать все, что ему вздумается, в том числе и подохнуть от потери крови или снова сесть в тюрьму, теперь уже лет на двадцать, никак не меньше. Каждый за себя, один бог за всех — так, кажется, он говорил?

Чек перебросил ноги через подоконник и встал на узком карнизе, держась одной рукой за раму окна. Прямо под ним был балкон второго этажа, и Чек прыгнул на него. Приземлился он неловко, сильно подвернув ногу. «Ну вот, подумал он, массируя лодыжку, — одним хромым волком стало больше. Интересно, надолго ли?»

Он перелез через перила, повис на руках и разжал пальцы. Старая сирень затрещала, приняв на себя вес его тела. Сучья в нескольких местах разодрали одежду и пробороздили кожу, но они же смягчили падение.

Ключ от «бьюика» почему-то торчал в замке зажигания. Чек настолько устал, что даже не удивился этому обстоятельству. Он завел двигатель и дал задний ход, не утруждая себя тем, чтобы открыть ворота. Подвернутая нога ныла, как гнилой зуб, и все тело, казалось, было набито ватой, поэтому Чек просто дал полный газ и с грохотом вывалил ворота наружу, с разгона ударив в них бампером лимузина.

Он вырулил на улицу, развернул машину в сторону Москвы и ударил по тормозам, потому что дорога оказалась перекрытой. Поперек проезжей части торчал пыльный зеленый «жигуленок», а прямо перед ним, широко расставив ноги, стоял Канаш. Его каменное лицо было осунувшимся, но спокойным. Он что-то держал перед собой в вытянутых руках — Чек не видел, что именно, но догадаться было несложно, поскольку поза Валентина Валерьяновича была словно позаимствована из старого вестерна или из полицейского боевика.

«Сейчас он нажмет на клавишу „Del“ и сотрет меня, как испорченный файл», — успел подумать Чек за мгновение до того, как в лобовом стекле напротив его лица одно за другим появились четыре круглых отверстия, окруженных расходящимися лучами мелких трещин. Потом прочный триплекс не выдержал и разлетелся вдребезги, осыпав упавшего на рулевое колесо Чека дождем мелких стеклянных призм

* * *

— Когда, говоришь, это случилось? — спросил Илларион, круто разворачивая машину в неположенном месте. Маневр получился довольно неуклюжим, поскольку Забродов рулил одной рукой, держа в другой сотовый телефон.

— Да только что, — возбужденно ответил Сорокин. — Я звоню только для того, чтобы предупредить: ничего не предпринимай. Не суйся в эту кашу. Они все сошли с ума, а самый сумасшедший из них этот Канаш Сиди дома и не высовывайся. Только тебя там и не хватало.

— Где это — там? — спросил Илларион.

— Понятия не имею, — раздраженно откликнулся Сорокин. — А если бы знал, ни за что бы не сказал. Я не шучу, Забродов. Держись от этого подальше.

— Есть, товарищ полковник, — четко, по-армейски ответил Илларион и прервал связь.

Телефон немедленно зазвонил снова, но Илларион больше не обращал на него внимания, целиком сосредоточившись на управлении автомобилем. В отличие от Сорокина, он догадывался, куда мог податься Канаш, а главное, почему он это сделал. Сорокин был неглуп и вскоре должен был прийти к такому же выводу, но он руководствовался логикой, а этот путь был длиннее, чем тот, которым шел Забродов. Он чуял Канаша, как бывалый охотник чует тигра-людоеда, и гнал «лендровер» на дачу Рогозина, благословляя тот миг, когда Сорокин проговорился, назвав ему адрес.