Книга Приключения Конан Дойла - Рассел Миллер

Весной 1914 года Конан Дойл с женой приняли предложение канадского правительства посетить национальный парк Джаспер, расположенный на восточных склонах Скалистых гор. Оставив троих детей на попечение няни и близкой подруги Джин по имени Лили Лодер-Саймондс, 20 мая они отплыли из Саутгемптона на борту лайнера “Олимпик” судоходной компании “Уайт Стар”, которой принадлежали и “Титаник”, и “Британник”. Коротая время в дороге, Дойл записывал смешные фразы и обрывки разговоров со своими попутчиками. Он отлично схватывал чужую манеру разговора, и получались емкие словесные портреты.

Дойлу нравилась Америка, ее оптимизм и самоуверенность, а он, в свою очередь, нравился американцам. Их восхищало его грубоватое обаяние старомодного джентльмена, его любовь к спорту и приверженность честной игре, готовность бороться с несправедливостью. Перед отъездом он сообщил репортеру “Нью-Йорк Американ”: “Я убежден, что Соединенные Штаты — страна, которой уготована самая замечательная судьба, какую только видел мир”.

Он долго лелеял надежду, что Соединенные Штаты и Соединенное Королевство образуют союз. Уже в 1892 году он вложил эту мысль в уста Холмсу в рассказе “Приключение благородного холостяка”: “… всегда приятно видеть американца, мистер Маултон, ибо я один из тех, кто верит: недальновидность монарха и заблуждения министров не помешают нашим потомкам стать однажды гражданами единой мировой державы — под общим флагом”.

Когда “Олимпик” вошел в Гудзон, знаменитый детектив Уильям Бернс, который недавно создал “Международное агентство У. Бернса”, воспользовавшись таможенным катером, поднялся на борт, чтобы поприветствовать Дойла. Человек деловой и хваткий, он отлично чувствовал веяние времени и быстро стал публичной фигурой. Его даже окрестили “Шерлоком Холмсом Америки”. Годом ранее он приезжал в Британию и провел приятный уик-энд в Уиндлшеме. Возможно, именно воспоминания Бернса о тех днях, когда он был частным детективом, натолкнули Дойла на некоторые идеи романа “Долина ужаса”, где фигурирует знаменитое агентство Пинкертона, сражающееся с преступными бандами Пенсильвании (1915).

Джин Конан Дойл вела путевой дневник, из которого видно, что она наслаждалась всем происходящим. 27 мая она пишет: “Прибыли в Нью-Йорк рано утром, около восьми.

Толпы репортеров поднялись на корабль и окружили Артура, фотографировали его и меня! Мистер Бернс, великий детектив, явился нас поприветствовать. Много народу столпилось на причале. Грандиозный прием. Весь день у нас в номере звонил телефон, приходили журналисты и брали интервью у А. и у меня!.. Нью-Йорк произвел на меня огромное впечатление, мне так нравятся здешние жители…” И отдельно о женщинах: “Американки очаровательны. Они так изящны! Думаю, больше нигде нет таких элегантных женщин. Я везде это подмечаю: продавщицы не менее элегантны, чем дамы, которых видишь в театре и в фешенебельном отеле”.

Американские газеты интересовались мнением Дойла обо всех животрепещущих вопросах, в том числе и об избирательном праве для женщин. Борьба женщин Британии за свои права стала предметом пристального внимания прессы всего мира, но, хотя Дойл принимал активное участие в реформе закона о разводах, к суфражисткам он относился с неприязнью, главным образом потому, что они вели себя крайне необузданно.

Воинствующие дамы разбивали витрины магазинов, сражались с полицией — в ход шли шляпные булавки и зонтики, не брезговали поджогами и взрывами, писали на зданиях “Женщинам — право голоса!”. В тюрьмах они устраивали голодовки, а власти в ответ применяли жестокую меру: насильно кормили их через стальные трубки. В феврале 1913 года Эммелин Панкхерст гордо заявила на суде, что берет ответственность за “партизанские действия” (по сути, за терроризм) и будет сражаться до конца. В июне того же года Эмили Дэвисон бросилась под копыта беговой лошади короля Георга на скачках в Эпсоне, отчего и скончалась, — ее похороны вылились в настоящую демонстрацию суфражисток. В ноябре эти фурии дали полиции решительный бой у здания парламента; двести из них были арестованы. “Таймс” назвала их “обезумевшими животными”.

Конан Дойл был человек заметный и публичный, действия суфражисток он откровенно осуждал, а потому стал предметом их ненависти. Ему писали злобные письма, угрожали и даже лили серную кислоту в ящик для писем, после чего у ворот Уиндлшема какое-то время даже дежурил полисмен.

Дойл полагал, что женщины не могут претендовать на право голоса, коль скоро они не платят налогов, а кроме того, очень сомневался, что большинство женщин, исключая горстку оголтелых, так уж сильно интересуются политикой. Его собственная обожаемая супруга не имела желания голосовать, а его равно обожаемая мать доказала, и весьма убедительно, что женщина способна добиться своего и без помощи законодательства. Выиграли бы они обе, имей право голосовать? Нет. Дойл полагал, что движение суфражисток — скорее путь к социальному хаосу, чем к равноправию полов.

Не в его обычае было утаивать свое мнение, а потому он открыто изложил его в беседе с нью-йоркскими журналистами. И упомянул, что нерешительность британских властей может обернуться против самих же суфражисток — они дождутся, что толпа разрешит проблему с присущей ей жестокостью, и дело кончится самосудом.

Заголовки утренних газет привели его в негодование: “Шерлок ждет суда Линча над озверевшими женщинами” (“Нью-Йорк уорлд”); “Линчевание — лекарство от Конан Дойла” (“Нью-Йорк мейл”); “Конан Дойл: пусть умирают от своих голодовок” (“Нью-Йорк Американ”). Он попытался исправить положение в интервью “Нью-Йорк глоб”: “Честно говоря, это нечто ужасающее. Нельзя же так извращать смысл сказанного. Некоторые мои близкие друзья причисляют себя к сторонникам суфражизма, и что же они теперь станут обо мне думать? Ведь все это пойдет по телеграфу прямиком в Лондон, где живо интересуются всем, что происходит в Америке… Меня поставили в крайне неловкое положение — как будто я решился здесь высказать то, на что не отваживался дома”.

Через день после приезда их повели на экскурсию по городу. “Артур и я поднимались на здание Вулворта — 59 этажей! — писала Джин в своем дневнике. — Сверху открывается поразительный вид. Артур был в тюрьме Тумс, а потом на ланче в “Клубе первых колонистов”. Все знаменитости собрались на этом приеме… Артур произнес замечательную речь — очень многие мне потом об этом говорили. Мы ездили на Фондовую биржу, зрелище захватывающее — все ужасно громко кричат. Артура очень часто узнают в лицо”. И впрямь, слава его была велика. Например, в тот же вечер на приеме Дойл искренно развеселился, когда бывший посол США в Лондоне Джозеф Хоут представил его собравшимся как “самого известного современного британца”.

Побывал он и в печально знаменитой тюрьме Синг-Синг на берегу Гудзона. В тот день узники “получили подарок”, один из немногих в году: собравшись в большом зале, они смотрели выступления артистов мюзик-холла Нью-Йорка. “Бедняги, все это вымученное, вульгарное веселье, эти песенки и кривлянье полуголых женщины, должно быть, вызвали у них невероятный отклик! У многих, как я заметил, явные деформации лица и черепа, так что они, конечно, не могут нести полную ответственность за свои действия”. Потом он посидел на “электрическом стуле”, который, по его словам, был “совершенно обычный, крепкий, с плетеным сиденьем и множеством зловещих проводов, свисающих со всех сторон”. Еще его заперли в камере — семь футов на четыре (два метра на метр двадцать). “Там я провел самые тихие минуты в Нью-Йорке, это был единственный шанс спастись от репортеров”.