Книга Збиг. Стратегия и политика Збигнева Бжезинского - Чарльз Гати

Я считаю, что над нашим на Западе восприятием перемен в России доминирует тень Путина, его ностальгия по прошлому. Она скрывает более глубинные перемены, которые, как мне кажется, будут представлять проблемы его правлению. Трудно сказать, какова будет его реакция; возможно, он попытается сопротивляться переменам или даст увлечь себя потоку.

Вот довольно сложная и запутанная история, многое говорящая о современной России. Наверное, вы помните о взрывах жилых домов в Москве, предположительно устроенных чеченцами, и о том, как Путин воспользовался этим поводом для атаки на боевиков. Согласно одной из версий, взрывы на самом деле осуществила Федеральная служба безопасности России (ФСБ, преемник советского КГБ), и Путин задумал всё это специально. Для большинства граждан западных стран такая версия показалась слишком натянутой и неправдоподобной. И в самом деле, как мог руководитель страны распорядиться взорвать жилые дома, в которых живут его сограждане?

Но учтите вот что. Некий российский гражданин сбежал в Лондон с дополнительными доказательствами по делу о взрывах домов. Это был Александр Литвиненко, бывший сотрудник ФСБ, и его убили. Его устранили из-за того, что он слишком много знал? Трудно сейчас сказать наверняка, что именно он знал. Но мы знаем, что его покровителем в Лондоне был российский олигарх Борис Березовский. И Березовский сделал документальный фильм, в котором говорилось о возможной причастности к терактам ФСБ и Путина. А теперь главный вопрос: знаете ли вы, что этот фильм был показан в трёх московских кинотеатрах? Для меня, свидетеля расцвета Советского Союза, наблюдавшего, как он стремится к глобальной власти, а потом заставшего и его распад, этот факт обладает особой символической значимостью. По меньшей мере эта история говорит о двух вещах: во-первых, о том, что сознание раскрепостилось (а когда оно свободно, его невозможно снова запереть в клетку), а во-вторых, о том, что исчез страх. Чтобы вернуть страх, потребуются колоссальные усилия, на которые, возможно, Путин не способен. Перефразируя папу Иоанна Павла II, можно сказать: «Если у вас нет страха, то вам подвластны перемены».

ЧГ: Ближе к концу нашей беседы мне хотелось бы спросить, сожалеете ли вы о том, что говорили и писали о Вьетнаме или делали в его отношении?

ЗБ: Да. Я поддерживал войну во Вьетнаме, пока сам не побывал там в 1968 году, после чего изменил своё мнение. В каком-то смысле – да, я сожалею. Но не очень, потому что в то время я почти вообще не обладал влиянием. И всё же, я определённо недооценил – по сути не только недооценил, а полностью проигнорировал – критические различия между националистическими устремлениями вьетнамцев и коммунистическим движением.

ЧГ: А есть какие-то сожаления о том, что вы поддерживали моджахедов в Афганистане?

ЗБ: Нет, вовсе нет. Было бы гораздо хуже, если бы мы их не поддерживали. Во-первых, после 11 сентября они были бы настроены гораздо враждебнее к нам. Во-вторых, если бы Советский Союз их подавил, то вы и сами можете представить, как развивались бы события при нестабильной обстановке в Иране и при слабом пакистанском правительстве, каким оно было на самом деле. Так что, понимаете ли, выбор был между участием и неучастием; участие, по крайней степени, способствовало поражению СССР в Афганистане.

ЧГ: Если говорить об Афганистане и о холодной войне в целом, то вас тогда воспринимали, преимущественно, как «ястреба». Но в этой книге отдельная глава (12) посвящена тому, каким «голубем» вы стали, и это даже указано в её заголовке. Я также вспоминаю ваше интервью в «Тайм» 1989 года с подзаголовком «Торжество сторонника жёсткого курса».

ЗБ: Позвольте для начала прояснить это противопоставление между «ястребом» и «голубем». Я никогда не воспринимал себя как «ястреба». Но и «голубем» я сегодня себя не ощущаю. Я всегда отстаивал политику, которая позволила бы нам победить в холодной войне – посредством того, что назвал «мирным вовлечением». Это поддержание связей с нашими соперниками. Это способ воздействия на режимы. Мы проникаем в общество, начинаем усиливать противоречия между представителями восточноевропейских стран и русскими. В конечном итоге мы разрушаем Советский Союз изнутри.

Президент Рейган продолжил программу, которую я разработал в должности советника по национальной безопасности. Помимо прочего, мы развивали радио «Свободная Европа» и оказывали помощь нерусским националистам, желавшим освободиться от власти Москвы. В широком смысле история подтвердила правильность моей концепции.

Что касается относительно недавнего времени, и особенно войны в Ираке, то она была оправдана ложными доказательствами. Это совершенно очевидно, и я не считаю, что демократия должна тратить свои ресурсы и отправлять свою молодёжь на войну, основанную на лжи. Что такого мог сделать нам Саддам Хусейн, после того как Буш-старший эффективно разоружил его? Он утратил свою мощь, и ничего не мог нам противопоставить. Так что я был против войны. Что касается Афганистана, то я был за немедленное вторжение после терактов 11 сентября. Но я также помню, как отправил записку [министру обороны Дональду] Рамсфельду – и отрывки из неё я включил в газетную статью, – в которой писал, что если мы решимся на вторжение, то нужно, по возможности, лишить власти Талибан и уничтожить Аль-Каиду, но не следует оставаться там на длительный срок ради построения демократического общества, потому что в таком случае мы повторим ошибку СССР, который вторгся в Афганистан с целью создания там социалистического или коммунистического общества. В этом отношении моя позиция тоже отличалась.

ЧГ: После нашей первой беседы вы сказали, что я мастер задавать вопросы, что очень любезно с вашей стороны. Так что позвольте сделать мне ещё одну подачу: из всех своих достижений чем вы гордитесь больше всего?

ЗБ: Наверное, приятнее всего мне думать о том, как закончилась холодная война – без кровопролития и с успехом; надеюсь, что в этом есть и моя заслуга. Я не утверждаю, что она закончилась благодаря мне, но я считаю, что в немалой степени способствовал такому исходу событий. То, что холодная война завершилась без некоего подобия Третьей мировой войны, это само по себе уже благословение; пожалуй, с исторической точки зрения это и есть самый важный факт, а не то, кто в ней победил. Так что я вспоминаю об этом с тёплым чувством.

Также я горжусь своими отношениями со студентами. Они никогда не были особенно тесными и тёплыми, потому что я по натуре не такой человек, но я старался показать лучшее, на что был способен. В каких-то случаях это получалось.

Пожалуй, к этому мало что можно добавить. Я не из тех, кто постоянно размышляет и вспоминает о себе. Я не оцениваю своё прошлое.

ЧГ: Мой последний вопрос касается вашего имени. В 1958 году, когда вы получили американское гражданство в Бостоне, у вас была возможность сменить имя и фамилию. Вы задумывались над этим?

ЗБ: Да, задумывался, но решил сохранить своё настоящее имя по двум причинам. Это был очень хороший для меня период, как в личном, так и в профессиональном плане. Я чувствовал уверенность в своём завтрашнем дне, и спросил себя – зачем менять имя? Я был также уверен в будущем Америки и в том, что любой человек может стать американцем, не забывая о своём этническом происхождении.