Книга Сказание о Йосте Берлинге - Сельма Лагерлеф

Он распростер объятия, но жена его сделала шаг назад:

– Ты пошел на каторгу как вор, а вернулся бродягой и пропойцей!

И повернулась спиной.

Капитан Леннарт ничего не понял. Он попытался следовать за ней, но его остановил внушительный пинок в грудь.

– Неужели ты думаешь, я позволю такому, как ты, командовать домом и детьми?

Дверь захлопнулась, и вновь загремел засов.

Капитан Леннарт бросился к двери и начал ее трясти.

Кавалеры разразились хохотом. Капитан думал, что жена встретит его с распростертыми объятиями, а вышло вон оно что. Потеха, да и только.

Смех подействовал на капитана, как красная тряпка на быка. Он бросился на кавалеров с кулаками. Те, продолжая смеяться, побежали к повозке, он попытался их догнать, но споткнулся и растянулся во весь рост.

Кавалеры уехали. Капитан медленно поднялся с земли. До его затуманенного сознания дошла поразившая его мысль.

Ничто в этом мире не происходит без Божьей воли, подумал он. Что ты хочешь от меня, Боже? Я перышко в Твоих руках, куда дунешь – туда меня и понесет. Я – как мячик: Ты, забавляясь, кидаешь меня, куда захочешь. Почему же Ты закрыл от меня двери моего дома?

И он пошел прочь в глубокой уверенности, что все произошло по воле Бога.

Восход застал его на самой вершине холма в Брубю. Он остановился и посмотрел на открывшуюся перед ним долину. Ах, нищие обитатели этого богатого края, не знали вы, не знали, что он уже близко, ваш спаситель! Никто из вас не сплел венок из брусничных стеблей, не повесил его на дверь своей лачуги. Никто не положил душистую лаванду и полевые цветы у входа, а ведь скоро взойдет на ваш порог стопа его. И матери не поднимали младенцев повыше, чтобы те увидели своего спасителя. Никто не вымыл полы в хижине, никто не прикрыл можжевельником прокопченные очаги. Никто не поторопился работать поусерднее, чтобы усладить взор его зрелищем возделанной, аккуратно размежеванной земли.

Вместо всего этого увидел он бурые, выжженные засухой посевы, потрескавшуюся землю и понял, что отчаявшиеся люди даже не спешили готовить ее к новому урожаю. Увидел голубые горы, где в ярких лучах восходящего солнца бурели пятна лесных пожарищ. Увидел поникшие, наполовину пожелтевшие придорожные березы. Проходя мимо одного из наделов, он учуял знакомый запах браги, увидел поваленный забор, прохудившуюся крышу, полупустые поленницы; все это значило только одно: у крестьян опустились руки из-за засухи, ими овладело губительное равнодушие, они потеряли надежду и ищут забвения в самогоне. Даже не озаботились заготовить дров на зиму.

Но, может быть, и на то воля Божья. Ему не суждено увидеть первые зеленые ростки на своем поле, ему не суждено сидеть у камина, наблюдая, как подергиваются пеплом и темно розовеют угли в очаге, ему не суждено греть в своих ладонях маленькие ручонки детей, он лишен даже богобоязненной и праведной жены, его поддержки и опоры. Может быть, и на то воля Божья, может быть, он, раздавленный и убитый горем, сумеет утешить других в их беспросветной нищете? Ведь те, кому повезло выстоять в неравной борьбе с суровой стихией, не служат им примером и утешением, а лишь усугубляют их страдания.

Вот так стоял капитан Леннарт на вершине холма и размышлял – неужели это и есть его призвание? неужели именно для этого он нужен Создателю?

Любопытно узнать, что кавалеры так и не поняли, что за роковую роль они сыграли в судьбе капитана Леннарта, так и не сообразили, чем было вызвано непонятное, с их точки зрения, поведение капитанши. А Синтрам помалкивал.

В уезде все в один голос осуждали возомнившую о себе жену, отказавшуюся принять после каторги такого достойного человека. Мало того, она обрывала любой разговор на эту тему. Даже имени его слышать не хотела. И капитан Леннарт ничего не предпринимал, не оправдывался и не просил прощения.

А на следующий день случилось вот что.

В Хёгбергсбю умирал старый фермер. Он уже причастился, и силы покидали его с каждой минутой. Все понимали, что конец близок.

Как и любой, кому предстоит долгая дорога, он не находил себе места. То просил перенести кровать из кухни в комнаты, то назад в кухню. И эти просьбы, даже больше, чем неровное угасающее дыхание и помутневший взор, убеждали родных – за стариком пришла смерть.

Вокруг него собрались родные и слуги. Всю жизнь он был удачлив и богат, и никак не скажешь, что его бросили в смертный час. Может быть, именно потому, что он был удачлив и богат, у смертного одра собрались не только его родственники. Пришли и соседи, и знакомые, и совсем чужие люди. А он, борясь с одышкой, рассказывал про свою жизнь, рассказывал так, словно уже видел перед собою лик Божий. А окружающие, вздыхая и переглядываясь, кивали головой: все так, истинная правда.

– Я работал усердно, был хорошим хозяином… Я любил свою жену, как себя самого, даже больше, воспитал детей достойными людьми. Не пьянствовал, не переносил потихоньку колышки на меже, не понукал лошадей, когда им было и без того тяжко, и коров даже в тяжелые зимы кормил досыта. Вырубал заросли, овец стриг вовремя, чтобы не мучились в своих шубах на жаре.

И плачущие работники повторяли за ним, как эхо:

– Правда, правда! Лучше хозяина не найти! И лошадей не загонял, и овец стриг вовремя.

А в дверях, никем не замеченный, стоял нищий – пришел попросить подаяния, да так и остался слушать исповедь умирающего.

– Вырубал заросли, корчевал пни, осушал луга, – продолжал перечислять свои заслуги умирающий. – И плуг мой вел борозду, как надо, и амбар построил втрое больше, чем при отце был. Три кубка заказал из серебряных норвежских далеров, а отец мой – только один.

Нищий у дверей слышал каждое слово, и ему тоже показалось, что исповедь умирающего звучит так, словно уже виден ему лик Божий. И родня, и слуги повторяли за стариком:

– Да, ничего не скажешь, плуг его вел борозду – загляденье.

– Бог позаботится, чтобы мне хорошо было на небесах, – прошептал старик.

– Еще бы! – откликнулись слуги. – Конечно, Господь примет его, как надо.

Человек у дверей услышал последние слова. Сам-то он был перышком, носимым по свету дуновением Всевышнего, мячиком в Его руках, и его охватил ужас.

Он подошел к умирающему и взял его руку.

– Друг мой, друг мой, – сказал он дрожащим от страха голосом. – Думал ли ты, как Он велик, Господь наш, пред ликом которого готовишься ты предстать? Велик и всесилен Господь наш, земля – лужайка Его, а штормы, сотрясающие наш мир, – Его ездовые кони. Небеса бледнеют и прогибаются под тяжестью стопы Его. И ты лепечешь что-то про борозды и норвежские далеры! Про стриженых овец! Хочешь ли ты похвалиться перед Богом, какой ты хороший хозяин? Ты хочешь сравниться с Ним, с истинным Хозяином? Да знаешь ли ты, как велика власть Его, Того, в Чье царство лежит твой путь?

Глаза старика, уже почти погасшие, открылись, бескровный рот искривился от ужаса. Он хрипло дышал и перебирал рукой складки рубахи на груди.