Книга Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов

– Знаки в каббале имеют ценность сами по себе. Разумеется, буквы и слова вполне можно прочитать по отдельности, но сложить из них текста не получится.

– Зачем нужно это?

– Это послание читается только целиком.

– Как это?

– Как мы смотрим на слона. Ощупывая его по частям, мы ничего не поймём, хвост будет напоминать змею, ноги – стволы дерев… Слову как таковому придаётся большое значение, оно несёт не только явное, но и скрытое послание… понимаете, куда? – зрачки его устремились ввысь. – Оно, если угодно, существует само по себе. Извольте, по отдельности, – он указал на несколько знаков, – это – «цура», то есть «форма», а здесь «манхигим», что означает «начала». Вот «кома», то есть «тело». Им противостоит «пкигим», что есть «служители». Это всё применимо – к ангелам.

– К ангелам? Как объяснить тело и форму ангела? И кто такие эти противостоящие им служители?

– Да, это необычно, – согласился он. – Но тому учит «Багир».

Он замолчал, ждал и я, но Хаим Цфат, потупив взор, не собирался продолжать.

– Значит, целого слона в этом послании постичь вы не можете?

– Эта таблица содержит только часть, возможно, очень малую часть целого. К тому же она намеренно и неумело искажена, а посему бесполезна сравнительно с той целью, ради которой создавалась. И, если вам интересно знать моё мнение, – он приложил руку к сердцу, придвинувшись ближе и понизив голос, – я ни за что не хотел бы увидеть всего разом.

Увы, он не знал, что моему воображению уже начала открываться страшная картина.

– Раз вы не смогли удовлетворить моё любопытство относительно этого эпиграфа, может быть, попробуете другой? – я извлёк порядком истрепавшийся лист с настоящим рисунком камня Арачинских болот. – Они похожи, но в них есть и различия.

Лишь взглянув на лист, он покачнулся и поспешно спрятал его. Рассчитывать на скорый ответ не приходилось, но уже вечером он явился в сопровождении почтенного старика, отшатнувшегося от золотой монеты, словно совал я ему змею.

Тот молча протянул мне сложенный вчетверо листок и что-то спросил.

– Рабби интересуется, откуда это у вас, – перевёл Хаим.

– Я сначала хочу знать, что это. После отвечу на ваши вопросы.

Старик сурово заговорил, резким голосом подчёркивая некоторые слова. По лицу Хаима я мог судить, что и он сам был удивлён несказанно.

– Вы живы, из чего рабби делает вывод, что вы не читали это. Рабби говорит, что сие собрание знаков является губительным. Это род проклятия, расположение символов в нём идеально. Все начертания такого рода считались утерянными, видимо потому, что проклятие имеет два убийственных направления: вовне и внутрь.

– Когда же это могло быть написано?

Весь вид его, удивлённый до крайности, говорил больше, нежели слова.

– Вчера. Или тысячу лет назад. Сила его не претерпит от древности.

– Значит, рабби прочитал его, но сам остался жив? – усомнился я.

– Мы не читали, а он лишь видел… бегло.

– Я не могу его прочитать сознательно, ибо не владею лексиконом, следовательно, для меня это не имеет силы. Так?

– Представьте, что вы, не зная смысла слов на некоем чужом языке, произнесли нечто вслух. По этому сигналу некто идёт и исполняет понятный ему приказ.

– Всё же читать он обязан уметь, что немало, я же не в силах произнести речь, не зная звучания.

Он засопел, недовольный моим нерадением или разгадал мои вёрткие аргументы, коими я неуклюже толкал его раскрыть мне более сказанного.

– Я пытаюсь подвигнуть вас к рассуждению, что если действие совершается по звуку голоса без понимания смысла, то и созерцания слов может оказаться достаточно, даже если вы не можете их прочесть. Каббала учит, что достаточно просто внимательно посмотреть на знаки, и это уже становится посланием.

– То есть проклятием? Вы хотите сказать, что это – магическое заклинание?

– Не имеет смысла спорить о словах, суть же этого такова, как и у молитвы, обращённой… – он вновь поднял зрачки в небеса. – Вы же не считаете молитву заклинанием? И, тем не менее, есть устоявшиеся формулы.

– Молитва не имеет силы без умонастроения молящегося, без его искреннего желания, без веры. Всё существо молитвенника является посланием.

– Мысль осталась для общения с… небесами, – он с видимой неохотой проскрипел последнее слово, – потому произносить слова не нужно, разум при виде символов настраивает мысль на передачу послания. Ведь мысль рождается не по воле только человека.

– Я обустраиваю свои мысли согласно моей воле, – отрезал я.

Они посовещались.

– Хорошо, – кивнул Хаим. – Но рабби не советует вам никогда проверять обратного. Каббала учит, что знаки рождают мир, а не отражают его.

– Насколько я понимаю, одного недолгого взгляда недостаточно, чтобы умереть? Иначе мы все уже не существовали бы. Сколько же нужно смотреть на него, чтобы погибнуть?

– Он не знает. Разным людям нужно вдыхать ядовитый воздух или вкушать отравленную пищу неодинаково.

– Я дал вам два письма. Первое из них вы объявили испорченным. Будучи исправленным, обладает ли оно силой, схожей со вторым?

– Это так.

– Если положить рядом два таких списка, влияние их не усугубится ли?

Старик раздражённо заворчал, зашевелившись в попытке подняться, и Хаиму стоило труда угомонить его, когда тайком я подвинул ему монету.

– Это нелепый вопрос, ибо изучение сих сущностей чрезвычайно опасно. Вам, возможно, и не удастся ощутить удвоение мощи на себе, как не может ваше тело испить одним глотком из двух чаш яда! А пролив на себя тысячу кубков, вы утонете, а не отравитесь. Но послание адресовано не вам, вы лишь муха, случайно попавшая под одну дробинку из сотни, пущенной в крупную жертву.

– Кого проклинает это послание? – еле повернул я спёкшийся язык.

Старик заговорил, пристально глядя мне в глаза.

– Тех, кто покоится там, где вы его взяли. Мы сказали вам всё. Теперь черёд ваш.

Упрямец; я открыл цимлянское и, не глядя на листок, молча убрал его в карман.

Я не пожелал долее задерживаться в Дамаске – стремительно надвигавшееся лето делало нахождение вдали от морских бризов невыносимым. Бумагу я переложил в саквояж, но и оттуда ощущал теперь вредные посылы – такое впечатление произвели на меня речи старика. Удивляясь своей мнительности, я разделил её надвое и спрятал между страницами разных книг.

Всё время мы проявляли осторожность, но нет-нет, а мелькали в толпе казавшиеся знакомыми взгляды, и внимательные глаза провожали меня в спину. При разговорах о дороге назад Артамонов всегда хмурился, возвращаться в Бейрут считал он для себя опасным. «Что же делать, что же делать?» – бормотал он частенько под нос себе.