Книга Читающая по цветам - Элизабет Лупас

Хорошо, что зима, по крайней мере, была нашей союзницей – было холодно, но за все время нашего пути ни разу не выпал снег. Через шесть дней мы наконец добрались до побережья. Мы повернули на север и еще три дня скакали вдоль берега моря; как и прежде, за нами никто не гнался, и с каждым новым днем страх одолевал меня все меньше и меньше. В конце концов где-то в середине второй половины дня, когда море было серебристо-серым, а облака – жемчужными, и вокруг нас начали тихо падать большие, похожие на птичий пух, хлопья снега, мы увидели впереди выступающую из снежной дымки громаду скалы Грэнмьюар.

Моя Лилид, белая, словно сотворенная из морской пены, выгнула шею и задрожала от радости. Теплый, толстый плед, обернутый вокруг меня несколько раз, развевался за мною, точно знамя. Джилл и Либбет натянули поводя и остановили своих лошадей по правую и левую руку от меня, мои спасители, мои рыцари, пусть и непохожие на героев рыцарских романов.

Грэнмьюар.

«Наконец-то я дома».

Я прижала Китти к груди и заплакала.

Поначалу Майри меня не узнала.

Думаю, я сама виновата – я вбежала в дом, сгребла ее в охапку, подняла и так крепко прижала к сердцу, что она вскрикнула. Майри, моя Майри! Я не видела ее с тех пор, как приезжала в Грэнмьюар в августе 1562 года, более двух лет тому назад, когда ей только что исполнился год. Теперь ей было три года и четыре месяца, уже не младенец, а маленькая, длинноногая, как олененок, девочка – о, моя Майри, все эти твои годы потеряны для меня навсегда – с глазами Лесли, такими же зелеными, как море, и вьющимися золотыми волосами Александра Гордона.

Я отпустила ее. Хотя она и не заплакала, однако бегом бросилась к тетушке Мар, спряталась под ее рукою, словно напуганный котенок, устремив на меня подозрительный взгляд своих огромных глаз

– Это твоя maman, ma petite[84], – сказала тетушка Мар. – Совсем как в тех историях, что я рассказывала тебе каждый вечер перед сном. Твоя прекрасная maman, которая поет песни вместе с королевой и танцует со всеми красивыми лордами. Ты знаешь ее – ведь мы: ты и я – говорим с нею каждый вечер, перед тем как ты засыпаешь.

– Maman? – сказала Майри. У нее был нежнейший, чистейший, звонкий голосок с чуть заметным французским акцентом – это было естественно, ведь говорить ее учила тетушка Мар. – Maman обнимает слишком крепко.

Тетя Мар начала было ее стыдить, но я только рассмеялась. Моя дочь была права. Я наклонилась и широко развела руки.

– Обещаю, что больше никогда не стану обнимать тебя слишком крепко, – сказала я. – Просто я слишком истосковалась по тебе, моя родная. Ты позволишь мне попробовать еще раз и заключить тебя в объятия такие же нежные и мягкие, как перышки малиновки?

– Малиновка, – повторила она. – Я знаю малиновок. И чаек. – Она понизила голос, словно сообщая мне большой секрет. – Это птички.

– О, моя милая. Верно, птички.

Тетушка Мар слегка подтолкнула ее вперед, и она, вздернув подбородок, пошла ко мне. Она была смелой, моя Майри. Я обвила ее руками и снова прижала ее к себе в объятии таком же нежном и мягком, как перышки малиновки.

– Я люблю тебя, Майри Гордон, – сказала я. – Я твоя maman, и я никогда больше не оставлю тебя – клянусь Зеленой Дамой Грэнмьюара.

– Зеленая дама делает цветочки.

– Да, верно.

– У меня есть цветочки. Хочешь, покажу?

– Очень хочу. Покажи.

Она убежала. Я села на пятки и посмотрела на тетю Мар. Мои глаза застилала влага, словно я глядела на нее из-под поверхности моря. С самого первого мгновения, когда я вновь увидела Грэнмьюар, я то плакала, то ненадолго переставала, то заливалась слезами опять.

– Спасибо тебе, – вымолвила я. – Спасибо тебе, спасибо. Я никогда не думала, что буду отсутствовать так долго. Я никогда не собиралась…

– Ш-ш, моя голубка. Неужели ты не понимаешь, что твоя доченька для меня – свет моей жизни, как и ты? И твоя новая малютка – она тоже.

Дженет сидела, держа на коленях Китти и играя с нею в ладушки.

– Какие они разные, – сказала она. – Темноволосая и белокурая. Я рада, что ты… не сделала то, что я тебе предлагала, Ринетт, тогда, давно, когда мы собирались в ту проклятую поездку на запад. Эта крошка не виновата, что у нее такой отец, и мы никогда не позволим ему до нее добраться, верно, моя птичка?

Китти засмеялась и замахала ручками, настаивая на продолжении игры в ладушки.

Майри вбежала обратно в комнату, держа в руках маленькую резную шкатулку из вишневого дерева.

– Я их собирала, – сказала она, – а Tante Mar мне помогала. Мы сделали их совсем плоскими.

– Мы положили их под пресс, – пояснила тетушка Мар, – и засушили.

Майри протянула мне шкатулку. Внезапно перед моим мысленным взором возник серебряный ларец, с барельефами, изображающими сцены охоты, на боках и затейливым выпуклым узором из переплетающихся лент на крышке. Я моргнула, и он исчез. Я взяла из рук моей дочери шкатулку вишневого дерева и открыла ее.

И цветы заговорили.

– Добро пожаловать домой, – сказали они. – Добро пожаловать домой в твои сады у моря, где ты родилась, где тебе суждено жить и умереть…

Шкатулка была полна анемонов, диких роз и травяных гвоздик. Анемоны – мои цветы, дикие розы – цветы Майри, тогда гвоздики с их пряным запахом должны быть цветами Китти. Даже теперь, высушенные под прессом, они шепотом говорили со мною, голосами тихими-тихими, точно шуршание шелка. Мое сердце с упоением внимало этим звукам. Пока я не услышала их снова, я и не осознавала, как отчаянно я по ним истосковалась.

Может быть, Майри тоже их слышит? Ведь она отчего-то выбрала для своего гербария цветок Китти еще до того, как узнала о ее существовании.

– Красивые цветочки, – она встряхнула шкатулку. – Мои самые любимые.

Анемоны, дикие розы, гвоздики, а когда моя маленькая дочка встряхнула шкатулку, сверху оказалась россыпь и других цветов – ярко-лиловых, приобретших после сушки серебристый отлив. Я их узнала – это были похожие на колокольчики цветки вьющегося паслена сладко-горького.

– Скоро ты меня увидишь, – прошептал мне вьющийся паслен. – И я скажу тебе то, что ты не ожидаешь услышать.

– Мне нравятся вот эти лиловые, – бесхитростно сказала Майри. – А эти розочки видишь? – тетушка Мар говорит, что это мои цветочки.

Я закрыла шкатулку и отдала ее ей.

– Да, это твои цветы, – ответила я. – Моя Майри-роза, мое любимое дитя. А сейчас, я думаю, нам всем пора поужинать.

Понемногу мы начали заново узнавать друг друга. Все познакомились с Китти и полюбили ее, а она, согретая всеобщим вниманием, просто расцвела. В конюшне Уот Кэрни снова, как и в Эдинбурге, взял Джилла под свое крыло; Бесси Мор научила Либбет нормам чистоты на кухне, принятым в Грэнмьюаре, которые были гораздо выше тех, что были приняты в Кинмилле. Отец Гийом отслужил для нас мессу в два последних воскресенья Рождественского поста в часовне Святого Ниниана, и мы украсили большой зал замка веселыми языческими вечнозелеными растениями с большого острова и остролистом и плющом, сорванными в наших собственных садах.