Книга Последний остров - Василий Тишков

— Все сказала? Была бы ты мужиком, Татьяна Сергеевна, врезал бы я тебе меж глаз. Раскудахталась… Похоронки она подсчитала… А нас с Егором, значит, не в счет? А Жултая? А Федора Ермакова? А братьев Овчинниковых? И Кузя Бакин никуда не денется, через неделю-другую в пастухи колхозные пойдет. И сама ты… бросай председательство да бери снова тракторную бригаду или ферму, поболее будет проку-то… А мужики… Подрастут мужики. И нечего тут сопли распускать!

— Мишка!

— Не Мишка! А Михаил Иванович!

— Да какой ты мне Михаил Иванович…

— Тогда катись отсюдова! Зачем приезжала?

— Затем и приезжала, что правильно соображаешь. А то бы стала тебя здесь выслушивать…

Она довольно ловко прыгнула в седло, подобрала поводья и все так же сердито спросила:

— На самом деле, врезал бы меж глаз, а?

— Заработаешь, дак…

— Ну и мужики пошли. Вчера Парфен Тунгусов чуть ли не с кулаками политграмоту объяснял, сегодня Михаил Разгонов все ту же политграмоту на свой манер…

— А тебе легче с Антиповым турусы на колесах разводить?

— А тебе не надоело воевать с ним?

— Так я еще не выиграл своего последнего боя…

— Не будет у тебя последнего боя. Такие, как ты, обречены всю жизнь драться.

— Ладно. Поживем — увидим… А хочешь, я скажу, почему ты на самом деле в панику ударилась?

— Скажи…

— Весна потому что. И зависть к товаркам. У Анисьи семья сложилась. Дину Прокопьевну Тунгусов сосватал. А тебе с ухажерами… ну никак не везет, хоть тресни.

— М-м… может быть… — Татьяна заинтересованно глянула на Михаила и ждала, что же он еще скажет, этот премудрый лесовичок. Ведь угадал он мысли Солдаткиной и невысказанную зависть к подругам почувствовал. — Валяй дальше.

— Хватит. А то обидишься. Но могу еще одну тайну открыть.

— Тайны положено разглашать только сердечные.

— Во-во! Как раз сердечные. В тебя по уши влюблен Хватков.

— Чего-чего? Жултай? Мели… Он же с Диной… Нет, ты серьезно? Такой молоденький…

— Кто молоденький? Жултай? Зато фронтовик! Медаль имеет! И, между прочим, его бригадиром назначают. А ты?

— Что я? Вот вызову его в кабинет и допрошу при свидетелях, какие там у него мысли насчет семейной жизни… — И тут она наконец улыбнулась. — Ладно. Поругались и пошутили. Всего помаленьку. Будь здоров, Михаил Иванович! И не забывай, зачем я к тебе приезжала.

— Постараюсь…

Быстрее обычного, как ему показалось, Михаил добрался в этот раз до лесничества. Еще издали, почуяв своего хозяина, начал взлаивать Полкан. Посреди обширного двора стоял Игренька, казалось, он с удовольствием подставляет себя падающему снегу. Конь сразу же ткнулся теплыми бархатными губами в ладонь Михаила, недовольно фыркнул и отвернулся.

— Ну вот, и обиделся… А сенцо-то, я вижу, в яслях ты все подобрал. Молодец. Счас вынесу чего-нибудь посолониться. Да сбегаем до немцев, пошпрехаем с ними…

Михаил наспех похлебал холодных вчерашних щей, съел кусок утки, запил квасом. Горячий чай будет вечером, после работы, когда он затопит печь, обиходит лошадь, накормит собаку и сядет с книгой у засвеченной лампы.

Игреньке нравилось ходить под седлом. Хозяин порой бросал поводья, о чем-то думал, и потому можно было самому выбирать дорогу, срывать для пробы метелки высоких трав или веточку с засохшей ягодой, даже просто остановиться, тряхнуть гривой и осмотреть придорожное пространство. Но всегда Игренька чувствовал настроение хозяина. Вот сегодня тот не бросает поводьев, даже не дает Игреньке опустить голову, в седле сидит жестко, беспокоит бока стременами. Все это значит, что хозяин настроен серьезно, баловства не позволит и предстоит не торная дорога, а просеки и тропы.

Михаил сегодня не планировал дальней поездки, но в двух местах решил побывать обязательно: на лесоповале в одной из делян и на прошлогодней вырубке в квартале под Гусиновкой. До сумерек оставалось еще более двух часов, так что уложиться можно засветло.

Снег шел на удивление ровно и отвесно, как будто в неведомо далекой высоте в самую тихую минуту распороли брюхо уснувшему облаку, и снежинки опускались на землю. И если не подоспеет другое распахнутое облако, с минуты на минуту снегопад прекратится.

Военнопленные работали на лесоповале повзводно, но Михаил упрямо называл их бригадами. Сегодня он подъехал к месту работы одной из бригад, которая заканчивала вырубку отведенного ей квартала, проверить, что оставляют после себя рубщики. Придержал лошадь в подлеске на небольшом возвышении и присмотрелся к работе пленных. Сразу узнал бригаду Турка. Этот немец в отличие от других был черноволос, коренаст, а голову поверх пилотки заматывал каким-то длинным серым шарфом — получалось нечто похожее на грязную чалму. Вот Михаил и прозвал его Турком. У Турка в бригаде работали бывшие рядовые солдаты и в основном самого старшего возраста, а вот план они выполняли ежедневно раньше других. И к порядку на деляне относились с пониманием.

Со стороны посмотришь — вроде еле шевелятся. Вот один, потоптавшись у комля и оглядев вершину, несколькими ударами топора делает заруб с южной стороны, где крона дерева гуще. Тут же с другой стороны двое наклоняются и начинают спокойно работать поперечной пилой. И можно до сантиметра предсказать, куда упадет поверженное дерево.

Снегопад прекратился мгновенно. И почти следом появилось солнце. Только теперь в бригаде заметили, что совсем рядом, на взгорочке, замер белым изваянием всадник. Чего греха таить, любил Михаил вот такие неожиданные появления, удовольствие даже получал от своих фокусов. С военнопленными у него была своя тактика поведения. Он никогда не разговаривал с ними громко. И никогда до времени не появлялся в деляне. Подгадывал к концу вырубки, чтобы убедить себя и Ермакова — вся деловая древесина отгружена, обрезные сучья и валежник сожжены, подлесок не искалечен, просеки ухожены.

Сегодня ему почему-то хотелось придраться к работе военнопленных, найти непорядок даже в этой, в общем-то, образцовой бригаде. Однако безобразия какого-либо он не находил. Работа как работа. И от этого немножечко злился. Злился и оттого, что немцы ждут от него одобрения. Он же насквозь их видит. Но продолжал молчать, удерживая лошадь на одном месте, стараясь в то же время увидеть себя со стороны немцев. Форменная фуражка, перехваченный патронташем кожушок, за плечами ружье стволами вниз, в левой руке натянутый повод, в опущенной правой руке перехваченный в двух местах сыромятный кнут с коротким кнутовищем. Почему-то именно на этот кнут чаще всего и посматривали с опаской пленные.

— Эр коммт ви герюфен…[7]— донеслось до Михаила негромкое, но приятное восклицание.

«Ишь ты, — ухмыльнулся он, — наверное, думают, я им табачку привез». Не трогаясь с места, по обыкновению чересчур спокойным голосом подозвал бригадира: