Книга Опасные гастроли - Далия Трускиновская

Мне довольно было сказать в портовой канцелярии, что один из балаганщиков — убийца итальянца Лучиано Гверры. Молодежь, охотно бегавшая в цирк, запомнила его мастерство — и через минуту я уже докладывал начальству о странных обстоятельствах, связанных с отплытием «Минервы».

А потом я побежал к причалам и обнаружил там Гаврюшу. Он стоял отдельно от прочих провожающих, чтобы его было хорошо видно. А Кларисса, стоя у фальшборта, отчаянно махала ему беленьким платочком. Они расставались навеки — но в юные годы даже прощание навеки имеет свою неизъяснимую прелесть.

Штерн, поддержанный портовым начальством, взял власть на шхуне в свои руки. Пусть говорят, что капитан на судне — царь и бог. Царь и бог он в открытом море — там, где в его каюту не ворвется решительный господин, объявив себя чиновником особых поручений столичной сыскной полиции, выполняющим задание Третьего отделения.

Через два часа все было кончено. Преступников до поры приютили на гауптвахте. Два мешочка с драгоценностями Штерн в присутствии де Баха извлек из баулов покойного Гверры и отправился с ними в Рижский замок. А я, переведя дух, пошел в трактир — докладывать мисс Бетти, что ее репутация спасена. Гаврюша плелся за мной, повесив буйну голову.

— Это тебя за гордыню Бог наказал, — сказал я ему.

— Наваждение, ей-Богу, — ответил он. — Так вы уж меня не выдавайте…

— Да ладно, не выдам. Хорошо еще, что ты в девочку влюбился, а не в такую особу, что пустилась бы с тобой в похождения. Так что все твои грехи совершились только в голове.

— Это-то как раз хуже всего. У нас разные толки есть — в одном селе, сказывали, наставник позволил девкам до брака с мужчинами жить, даже приказал. А то, говорит, они невинностью своей гордиться будут.

— А ты и позавидовал тем девкам!

Гаврюша надулся. Но я знал, что делаю. Ему здесь жить, соблюдая свой закон. Сбить-то с толку неокрепшую душу проще всего!

Когда я постучал и вошел, мисс Бетти встала со стула и устремилась мне навстречу.

— Алексей Дмитриевич, я по лицу вижу — хорошие новости! — воскликнула она.

— Да, убийца схвачен, и невиновность ваша доказана. Вы можете вернуться домой.

— Алексей Дмитриевич! Я вечная ваша должница! Ведь я за эти дни, что вы не показывались, и Бог знает что передумала. Вы должны мне все рассказать…

— Все рассказать не могу. Убийство итальянца — еще не самое главное в этом деле. Но как вышло, что единственный свидетель убийства принял вас за убийцу — объяснить могу. Его и винить грешно, старого чудака.

Я вкратце рассказал ей про переодевание Казимира. Номер «Трактирщица в седле» она помнила, хотя считала его пошлым и потакающим самому низменному вкусу. По мне, так весьма забавно, и не более того.

— Вы все правильно рассчитали. Вы только не могли знать, что чуть ли не одновременно в том закутке появится не одна дама в кофейной шали, а две. А я мог бы догадаться, что Платон Васильевич не с перепугу врет, лишь бы от себя беду отвести, а действительно видел нечто странное, — сказал я. — Ну да ладно. Все дурное миновало.

— Да, все дурное миновало, — отвечала она, глядя мне в глаза. — И спасением своим я обязана вам.

— И мне, и Ларионову, и Гаврюше, и еще одному человеку, — сказал я, несколько забеспокоившись. Конечно, у мисс Бетти натура возвышенная, склонная к благородным чувствам, но этот взгляд был уж чересчур развязным, что ли…

— Да, разумеется, я не хочу быть неблагодарной. Но в первую очередь — вам. Вы спасли меня в цирке, вы заботились обо мне, а я… моя совесть нечиста перед вами, я невесть что о вас думала! Я не знала вас, теперь знаю!

Она стояла передо мной, раскрасневшаяся, с явственным безумием во взоре. Я знаю, что монастырки бывают наивны, как младенцы, но этой монастырке, если не ошибаюсь, двадцать семь лет и она уже выучилась вести себя в обществе. Однако сейчас предо мной было восторженное дитя.

— Мисс Бетти, я тоже был о вас не лучшего мнения, — осторожно сказал я. — Теперь все разъяснилось, и мы можем расстаться друзьями.

— Расстаться? — переспросила она. — Отчего же расстаться?..

Право, я не хотел произносить этого слова! Оно выскочило само, помимо желания. Мне следовало выразиться как-то помягче, но возбуждение, исходившее от мисс Бетти, встревожило меня и… испугало. Она стала мне симпатична за эти дни, но я человек бывалый и знаю этот феномен: часто люди, которых мы облагодетельствовали, кажутся нам милыми и приятными лишь потому, что дали нам повод проявить лучшие качества своей натуры. Я не желал самообмана. Я прекрасно осознавал, что сделал для этой особы, имел основания гордиться собой, и именно поэтому я должен был соблюдать величайшую осторожность…

— То есть, мы непременно встретимся когда-либо в столице… Может быть, вам придет в голову фантазия посетить Кронштадт… я охотно покажу вам все его красоты — Итальянский пруд, Петровскую пристань, Летний сад, сухой док невиданной доселе конструкции… его задумал и начертал сам Петр Великий…

Я начал объяснять принцип осушения дока, очень простой и действенный, и при этом понимал, что несу околесицу. Мисс Бетти смотрела на меня, приоткрыв рот — она силилась понять, для чего я толкую ей про док, насосы и паровую машину.

— Нет, нет! — воскликнула она вдруг. — Конечно же, мы увидим и пристань, и док… Я не знаю, как объяснить вам… Послушайте, Алексей Дмитриевич, я лучше напишу.

Вот тут я и осознал ловушку. Нетрудно было догадаться, что может написать особа, которая без ума от пушкинского «Онегина»: я рискую получить натуральное письмо Татьяны, только в прозе.

Нужно было срочно что-то предпринять — и я предпринял первое, что пришло на ум, старый я дуралей!

— Мисс Бетти, мне сорок пять лет, — решительно сказал я. — Многие женятся в такие годы, но не я… не желаю быть всеобщим посмешищем… Я упустил свой срок, мисс Бетти, да оно и неплохо, я не создан для семейных радостей, для счастья… Дай вам Бог встретить хорошего человека и пойти с ним под венец.

Тут-то мне бы и выскочить из комнаты, но я замешкался. Почему — сам не знаю. Я потратил не менее двух секунд на нелепое молчание — а ей этих секунд хватило, чтобы разрыдаться.

Я хотел было сказать ей, что не желал ее обидеть, что дружба моя к ней сохранится навечно, что испытания, связавшие нас, позабыть невозможно…

Однако все эти слова пришли мне на ум уже потом — когда я мерил шагами улицу перед трактиром.

Я понимал, что все загубил напрочь. И, понемногу успокаиваясь, думал — может, оно и к лучшему. В самом деле — сорок пять лет, старые раны, постоянные привычки… к тому же я твердо решил взять себе Ваню, чтобы семейство Каневских окончательно его не испортило…

И я поспешил на поиски Яшки — чтобы рассказать ему о событиях и провести еще один военный совет — последний. Нужно было решить судьбу конокрада Платона Васильевича, который все еще сидел на Газенхольме, и прекратить поиски плотницкой артели.