Книга Политическая история Первой мировой - Сергей Кремлев

Сразу же после окончания войны это, казалось бы, стало ясно до очевидного. Уже то, что в результате войны Америка сосредоточила у себя почти весь золотой запас мира, говорило само за себя… Однако и шестьдесят лет спустя авторы советской «Истории Первой мировой войны» почему-то пересказывали старые россказни «полковника» Хауза и наивно полагали, что Штатам пришлось вступить в войну просто потому, что они, мол, очень уж оказались экономически связанными со странами Антанты, которым Америка ещё до своего вступления в войну предоставила кредитов на сумму, в сто раз большую, чем Германии.

А ведь было-то всё наоборот! Как раз для того, чтобы «сильно» привязать к себе страны Антанты и разгромить Германию, Соединённые Штаты давно задумали эту войну. Как раз поэтому 99 % своего военного «бизнеса» они и проворачивали в союзе с Антантой и против Германии.

Один «германский» процент кредитов был лишь фиговым листиком на американском «нейтралитете». Да и к тому же почему было не нажиться на немцах, хотя бы «по мелочам», уже в ходе войны?

Но драть особенно бо-о-льшие проценты с побеждённой Германии Америке ещё предстояло в будущем – после войны.

Накануне войны, осенью 1913 года, по Средиземному морю полтора месяца бродили девять опять-таки белых линкоров США, отправленных туда по указанию кузена Теодора Рузвельта – Франклина Делано Рузвельта, заместителя морского министра в правительстве президента Вильсона и будущего «трижды» президента США. Возможно, в Америке этот визит кому-то и казался «визитом дружбы», но для подобной акции хватило бы и одного линкора, ну – пары…

А девять?

Это уже, простите, была не просто демонстрация силы, а просто-таки запугивание Европы исключительно «нейтральной» Америкой…

В апреле 1917 года вступление Америки в войну придало ей новый импульс, но в декабре 1917 года Вильсон «признавался» Буллиту: «Я ненавижу всякую войну, и единственное, о чём я забочусь на земле, – это о мире, который я собираюсь установить».

Хорошо говорил американский президент, одно было плохо: лгал он. Ленин объяснил положение вещей иначе, по существу: «Содрать при помощи данной войны ещё больше шкур с волов наемного труда, пожалуй, уже нельзя – в этом одна из глубоких экономических основ наблюдаемого теперь поворота в мировой политике».

Для того чтобы сдирать эти шкуры уже при помощи мира, чтобы сделать Германию «дойной коровой», и была устроена Парижская конференция.

Слов там было произнесено немало, вместе с техническим персоналом в Париже собралось несколько тысяч человек. 14 февраля 1919 года, после месяца препирательств, Вильсон, например, высокопарно декламировал, как лекцию читал: «Пелена недоверия и интриг спала. Люди смотрят друг другу в лицо и говорят: мы – братья, и у нас общая цель. Мы раньше не сознавали этого, но сейчас мы отдали себе в этом отчёт. И вот наш договор братства и дружбы».

Даже сама манера выражаться была у Вильсона (или у его спичрайтеров) отвратительно лицемерной… Подобным же – фальшиво красноречивым – лицемерием отличался, надо сказать, и Черчилль…

Да и он ли один?!

Но всё определяли не слова, а та реальность, которая сложилась на планете к концу января 1919 года.

ВОЙНА в Европе закончилась. Но далеко не везде и не для всех. Полностью к мирной жизни не вернулся в 1919 году ещё ни один крупный участник войны. По новой Советской России – на Урале, в Поволжье, в Сибири – катилась волна мятежа белочешского корпуса, взбодрённого долларами, франками и фунтами… В мае 1918 года мятежные эшелоны вытянулись на тысячи километров от Волги до Байкала и дальше – к Тихому океану. С их одновременного выступления и началась большая гражданская война…

В полной силе был пока что «Верховный правитель» Колчак – креатура английской разведки и американских покровителей. Колчак свёл знакомство с янки летом 1917 года, во время приезда в Россию миссии Элиху Рута, и именно янки вывели адмирала на авансцену…

Чехи, американцы, японцы оккупировали Владивосток и Дальний Восток… В военном отношении особенно активны были японцы, однако Америка рассчитывала взять своё в будущем: местная буржуазия была склонна к американскому патронажу.

В Архангельске и Мурманске высадились англичане. Они же оккупировали Баку…

Поддержанный Антантой, собирал Вооружённые Силы Юга России генерал Деникин…

Батька Махно бил то «белых», то «красных», то своих… «Возвращаясь из Бердянска, – рассказывал он своему начальнику штаба, бывшему железнодорожному машинисту Белашу, – расстрелял коменданта станции Верхний Токмак. Сволочь такая, парень был хороший, помнишь, мы по занятии Бердянска назначили его комендантом. Теперь вывесил плакат: «Бей жидов, спасай революцию, да здравствует батько Махно!». Я его коцнул…»

Да, на Юге России всё перемешалось особенно круто и темпераментно. В Одессе дымила трубами англо-французская эскадра, и Григорий Котовский проводил свои одесские операции то во френче французского офицера, то во фраке «сбежавшего от большевиков» негоцианта. У маленькой же Жанны Лябурб, работавшей среди французских моряков, была одна неизменная форма – очарование француженки и опыт революционерки. Контрразведка интервентов арестовала её, и Жанну расстреляли, однако французская эскадра вскоре из Одессы ушла, «республиканский» трёхцветный флаг над военными судами всё более заливал один цвет – красный, и французы убрались от греха, от этой сумасшедшей России подальше…

Приходили оперативные сводки с фронтов Венгерской Советской Республики: «Красная Армия Советской Венгрии заняла линию фронта на румынском участке: Берек, Миносликола – Фальва, Антафальва, но отошли из железнодорожного узла Фюлес. На чехословацком фронте наши атаки продолжаются».

Германию тоже будоражили перестрелки по всей территории – от Киля до Мюнхена. Правительственные войска генерала Леки обстреливали революционных моряков. В Берлине зверствовали отряды военного комиссара правительства социал-демократа Густава Носке, который сдавшихся в плен рабочих просто расстреливал, публично заявляя: «Должен же кто-то стать кровавой собакой». Это как раз подчинённые ему офицеры штаба кавалерийской дивизии за три дня до начала Парижской «мирной» конференции убили Люксембург и Либкнехта: вначале зверски избили прикладами, а потом добили выстрелами в голову.

Тогда ещё юный референдарий, будущий королевский прусский советник Гюнтер Гереке – кавалер «Железного креста» и инвалид войны – только стал ландратом в округе Науэн. Он писал: «Продовольственное положение в районе было катастрофическим. Рабочие голодали, их семьи нуждались в хлебе насущном».

Ещё один молодой офицер закончившейся войны – Эрнст фон Саломон, ставший карателем Добровольческого корпуса, – дал впечатляющую картину двух Германий: «Мы вошли в пригород. Вокруг стояли тихие уютные дома, увитые плющом, откуда нас весело приветствовали и бросали нам цветы…».

Это была Германия бюргеров…

Была, однако, и другая Германия: «Однажды я вошёл в пролетарскую казарму. Моим глазам открылось зрелище крохотной, не более десяти квадратных футов комнаты, уставленной кроватями. В этой тесноте спали семь человек – мужчин, женщин, детей… К женщинам подошёл унтер-офицер; одна стремительно отбросила одеяло, задрала рубашку и, повернувшись к нему белыми ягодицами, издала громкий неприличный звук. Мы отпрянули… Смеялись даже дети; они вместе с женщинами кричали нам: «Свиньи!»…»