Книга Клуб грязных девчонок - Алиса Валдес-Родригес

Не хочу об этом говорить.

– Понятия не имела, что такое бывает.

– Знаю. И поэтому привел тебя сюда. Теперь ты меня понимаешь? Понимаешь, почему я занимаюсь тем, чем занимаюсь?

– Да.

– Вот и хорошо.

– Но должен же быть какой-нибудь выход. Амаури пожал плечами:

– Если что-нибудь придумаешь, поделись со мной.

– Сколько ты зарабатываешь в неделю?

– Пять сотен долларов без налогов.

Я рассмеялась словам «без налогов». Амаури получал гораздо меньше, чем я предполагала. И тут я сообразила.

– У меня есть знакомая в звукозаписи.

– Да? Поздравляю.

Мы оставили машину у тротуара рядом с моим домом напротив счетчика. Амаури должен был забрать свою до шести, иначе угрожал штраф. Мы молча подошли к подъезду и уже в квартире, за столом, я продолжила:

– Третьего дня она звонила мне и спрашивала, не найдется ли у меня человечек для ее уличной команды.

– Уличная команда – что это такое?

– Спроси ее сам. Что-то в их бизнесе звукозаписи. Думаю, это значит организовывать вечеринки, играть ее диски, раздавать друзьям и заводить улицу ее музыкой.

– И за это платят?

– Клянусь. Амаури рассмеялся:

– Нравится мне эта страна. – Он казался заинтересованным.

Я позвонила Эмбер домой. Она ответила на неизвестном мне языке. Наверное, нахуатл. К своему удивлению, я услышала в трубке музыку Шакиры.

– Привет, Эмбер. Это Лорен.

– Пожалуйста, называй меня Квикэтл, – попросила она, как всегда, без капли юмора. – Это мое новое имя.

– Попытаюсь, если сумею выговорить. – Эмбер не рассмеялась. С тех пор как она связалась с Мексиканским движением, чувство юмора у нее пропало начисто. Как-то звоню Эмбер, а она чихает в трубку. Я ей – salud – есть такое испанское слово, значит: «будь благословенна», то есть будь здорова. А она принимает все буквально и отвечает: «Я здорова – нечего мне так говорить». Брр… – Я звоню по поводу того, о чем мы с тобой говорили – насчет уличных работников для твоих записей.

– Ты кого-нибудь нашла?

– Сколько за это платят?

– Зависит от того, сколько проделано работы. Я рассказала ей все от начала до конца. Эмбер выслушала и ответила:

– Буду рада помочь, Лорен. Обычное дело. Нас стараются втянуть в криминал. Это глобальный план европейцев по уничтожению нашего народа.

Я сочла несвоевременным возражать ей и говорить, что Амаури скорее всего не индеец. В Доминиканской Республике и Пуэрто-Рико испанцы извели всех индейцев подчистую. Пусть считает, что он Raza, какая мне разница.

– Поговори с ним сама, – предложила я. – Он здесь, рядом со мной. Передаю ему трубку.

Амаури беседовал с ней по-испански минут пятнадцать. И так быстро, что я не поняла и половины. Только разобрала, что он дал свой адрес и правильное написание фамилии. А потом вернул мне трубку.

– Ну как? – спросила я.

– Зачислен. Он мне подходит. Только ты прочло следи, чтобы он все исполнял. Я пришлю электронную почту с требованиями к члену нашей уличной команды.

– Спасибо Эмб-Квикэтл.

– Не за что. Всегда рада помочь nuestra gente[171]. Кажется, он славный парнишка.

«Кажется, он славный парнишка»… Я была рада это слышать. Ни одна другая sucias не сказала бы такого об Амаури.

Мы попрощались. Амаури улыбался. Он снял пейджер, раскрыл его перочинным ножом и разбил внутренности.

– Что ты делаешь?

– Ухожу. – Он поднялся, сверкнув ослепительной улыбкой. – Ты меня убедила: я начинаю новую жизнь.

ЭЛИЗАБЕТ

Я как-то перестала размышлять о том, насколько трудно иммигранту. В последнее время волна иммигрантов так возросла, что мы забываем, сколько нужно мужества, чтобы проститься со своим домом, своим языком, друзьями и родными – и сколько испытывают от этого страха и отчаяния. Но в самом деле, как непросто некоторым из нас начинать новую жизнь – не знаешь, как заплатить в магазине в кассе, послать письмо, разобраться со счетом и заказать в институтском баре «Маргариту».

Из колонки «Моя жизнь» Лорен Фернандес

Наконец я ушла. На это потребовались месяцы. Надо было посмотреть, повлиял ли скандал на мой рейтинг. Оказалось, что в конечном счете нет. Люди по-прежнему смотрели нашу передачу. Но он повлиял на меня. Я больше не хотела оставаться в новостном вещании. Особенно в телевизионном – считала пустой тратой времени. И вот ушла. Без колебаний.

Пока я работала перед камерой, Джон Ярдли, потный от нервов, ходил из угла в угол, словно посаженный в клетку мокрый зверь. А потом пригласил к себе в кабинет. Он уже чувствовал, что назревало – у меня больше не лежала душа к этой чуши.

Когда я сообщила ему о своих планах, Джон подошел к окну и посмотрел на группку придурков, которые никак не могли уняться со своими протестами. Каждое утро как штык являлись под окно. Неужели им не надо ходить на работу? На противоположной стороне улицы такие же идиоты трясли плакатами в мою поддержку. Они приходили сюда с такой же настырностью. Здесь, в центре Бостона, я стала объектом моральной войны между крайне правым крылом христиан и крайне левым крылом гомосексуалистов. Об этом сообщалось даже в национальных новостях – только прибавлялось число манифестантов. Больше всего меня коробили двое голубых, которые являлись в полной красе – в образе огромнейших, волосатейших, отвратительнейших на свете баб. Мне их выходка никак не могла помочь.

Я все чаще вспоминала о Колумбии и размышляла, не вернуться ли мне туда.

Я не знала, как успокоить свое сердце при виде расстроенного Джона – потненького, толстенького новостного директора-коротышки. На что нужны такие мужичонки?

– Рейтинги, – начал он и вынул из стола подшивки за четыре месяца. – Если сравнить, сразу видно, что они растут. Кто бы подумал, что скандал пойдет нам на пользу? Разве что лесбиянки? И мои приятели?

– Мне об этом не обязательно говорить.

– У нас нет предрассудков, связанных с вами. Мы здесь все такие же, как вы, Лиз. Ваши друзья. Я пошутил.

– О!

– Да, черт возьми! Не могу поверить, что вы уходите. Мы всегда были рядом с вами, несмотря на… Вы нам кое-чем обязаны.

– Несмотря на что?

– Недавние баталии. Я только об этом. Отправляйтесь домой и спите хоть с собакой. Мне безразлично, что или кто вас трахает. Я занимаюсь новостями, и меня интересуют только рейтинги. А рейтинги идут вверх. Людям просто разговаривать с вами, понимаете, что я имею в виду? Не могу сказать отчего – по причине вашей сексуальности или ханжеского отношения к религии – такое тоже нравится. Это Бостон, Лиз. Либеральность. Но вас любят. Я не спрашиваю за что. Иногда мне объясняют, иногда нет. Одним вы не нравитесь из-за вашего произношения, другим – потому, что обесцвечиваете волосы. Есть тысяча причин не любить вас. Но большинству вы по душе. И вы нам нужны. Прошу вас.