Книга Давай займемся любовью - Анатолий Тосс

– С чего ты взяла? – ответил я, даже не желая того, хрипло, грубо. Только такие звуки и могло издавать мое сдавленное спазмами горло.

– Я звонила, – ответила она, и теперь, кроме обиды, я расслышал еще и тоску. Тихую, запрятанную, но все равано с трудом скрываемую тоску. – Я набирала раз десять, не могла удержаться. С девяти до двенадцати. Твой папа подходил, первый раз я тебя спросила, а потом неудобно стало, я трубку вешала, поздно было, да и вообще.

– Мне никто не передавал, – соврал я.

Она даже не пошевелилась, так и лежала на боку, спиной ко мне, чуть поджав под себя ноги. Если еще минуту назад я видел в ее позе лишь безразличный, ни на кого не направленный похотливый призыв, то теперь в ней тоже проступила плохо скрываемая тоска, все та же, которая билась в голосе.

– Я ждала, что ты сам к телефону подойдешь. Если бы ты был дома, ты бы обязательно подошел, ты бы догадался, что это я. Почувствовал бы. Но подходил твой папа, каждый раз… Значит, тебя не было. Всю ночь не было. – Она задержалась, я думал, скажет или не скажет, спросит или не спросит. Она спросила: – Где ты был? – В ее голосе не было и намека на злобу и ярость, которые я с таким трудом удерживал в себе.

Я молчал. Вдруг вспомнил, что вчера ночью остался у Милы. И спал с ней, и занимался любовью, и что в кармане моей куртки лежат ключи от ее квартиры. Честное слово, я совсем забыл об этом, будто вылетело из головы, и только сейчас в первый раз вспомнил, словно весь вчерашний день – театр, пьяная вечеринка, ненужные знакомства, Милины глаза, переполненные соленой влагой, – все осталось в другой жизни, в другом пространстве, измерении. Словно и произошло не со мной, а с другим, иначе думающим, иначе чувствующим, иначе говорящим, видящим, осязающим человеком.

Но ведь произошло-то со мной! И получается, что не Таня изменяла мне, а совершенно наоборот – я изменял ей. Сразу, на следующий же день! Я сам удивился. Я ведь не собирался. Не хотел. Как так получилось?

– Где ты был? – повторила Таня, видимо, устав от моего молчания, теперь к тоске еще примешалось отчаяние. Я явно их расслышал – и тоску, и отчаяние.

И сразу вся ярость, вся злость, распиравшие меня, едва сдерживаемые, тут же сдулись, улеглись, будто на них плеснули каким-то химическим нейтрализующим растворителем. «Действительно, смешно, – подумал я, – и ты, парень, сам смешон со своей искаженной, двойной моралью, с попыткой обвинять других в том, в чем сам виноват».

– Ты волновалась? – зачем-то спросил я, видимо, какая-то заковыристая, садистская частичка все же получала удовольствие и от ее тоски, и от незащищенной грусти.

– Конечно, – ответила она, но даже не шевельнулась, даже голову не повернула ко мне. – Я нервничала. Сильно. К двенадцати уже совладать с собой не могла. Вся измучилась, ходила по квартире из угла в угол, как ошалевшая, заснуть не могла. Уснула, только когда снотворное выпила.

«Надо же, снотворное, – подумал я. – Я и не знал, что люди снотворное пьют. То есть знал, конечно, но его старики и старушки обычно принимают. А не молодые, полные здоровья и сил женщины».

– Это больше успокоительное, чем снотворное. Но оно мне помогает, особенно когда я теряю контроль. Когда не могу совладать с собой. – Она вздохнула, потом спросила снова, уже в третий раз: – Так где ты был?

Конечно, я мог не отвечать, я совершенно не обязан был отчитываться, но ответил. Возможно, почувствовал себя виноватым, а возможно, ее беззащитная печаль подействовала на меня. Наверняка подействовала, и мне захотелось печаль успокоить, разгладить, как набежавшую на лицо морщинку.

– Я тебе расскажу, но это в первый и в последний раз. Ты больше никогда не спрашивай. Я не хочу постоянно отчитываться перед тобой. Поняла? – проговорил я и сам удивился собственной жесткости.

Она лишь согласно кивнула, и это было первое ее движение за последние минуты.

– Днем я поехал к врачу. У меня есть знакомый врач, я ему позвонил и рассказал о боке. О левом, поврежденном. Он посоветовал приехать. Он работает в Беляеве, вот я и поехал. Короче, они определили, что у меня сломано ребро. Ты даже не спросила, как я себя чувствую, а у меня ребро сломано. Они по рентгену определили. А ты даже не спросила. – Наверное, я хотел, чтобы стыдно стало теперь ей, хотел перенести свой стыд, свое замешательство на нее. Как говорится, с больной головы на здоровую. И, похоже, у меня получилось.

– Извини, – произнесла она. – Все так быстро произошло, ты пришел, мы сразу стали трахаться, я хотела спросить, но забыла.

Ее голос был наполнен очевидным раскаянием, наивной, ничем не прикрытой искренностью, тоже беззащитной. Я не выдержал, придвинулся, обхватил здоровой рукой ее за живот, ладонь тотчас же растаяла на поверхности тугой, глянцевой кожи, подладил под себя, обтек изгибы ее тела, слился с ним, не оставляя ни зазора, ни свободной ячейки, проговорил тихим, мягким голосом:

– А у него, у моего приятеля-врача, были билеты в театр, в Большой, там премьера какая-то шла, он меня и позвал. Его девушка пойти не смогла, а у него билет пропадал. Ну, мы и поехали. А потом, после театра, мы на вечеринку попали, они в театре после спектакля вечеринку устраивали. У него знакомые в театре, они лечатся у него, врачи, они ведь все блатные, вот нас и пригласили. Мы там до двух ночи болтались, сам не знаю зачем. Я собирался к тебе потом приехать, но уже поздно было, боялся, что разбужу.

Она не шевелилась, замерла вдоль моего тела, протянувшись по всей его длине. Было ли мне стыдно, что я обманываю ее? Нет. Ведь в принципе все именно так вчера и происходило, как я рассказал. Конечно, я заменил врача Милу на врача-приятеля, да еще наплел про его девушку, которая якобы не могла пойти в театр, но все остальное соответствовало действительности. Даже то, что я собирался поехать к Тане на Патриаршие, но не получилось. Естественно, подробности о том, как я провел эту ночь, остались за кадром, но не была ли это ложь во спасение? Впрочем, я настолько глубоко и не задумывался, я просто говорил то, что должен был сказать, даже не пытался, чтобы это звучало правдоподобно – и так получалось.

Она молчала, лишь прижавшееся ко мне тело оставило последнее замершее напряжение, словно плотный воздушный поток слетел и растворился в пустом пространстве комнаты.

– Ты все-таки не оставляй меня надолго. – Ее голос был направлен не на меня, наоборот, от меня, и казалось, он отражается от воздуха и возвращается ко мне еще более разбавленным, эфемерным. – Я не могу одна. Мне плохо от одиночества. Я от него болею. Будь рядом. Ладно?

Конечно, мне полагалось сказать: «Ладно». Ведь все дело в текущей минуте, в мгновении, в том, что оно требует именно сейчас. А сейчас оно требовало от меня одного короткого «ладно». Но я был покрыт коркой закостеневшего упрямства и не мог его пробить, да и не хотел. Мне показалось, что если я сейчас соглашусь, пообещаю, то вот так незаметно она привяжет меня к себе, пристегнет к поводку и я навсегда окажусь зависимым, без воли, без свободы. А без воли и свободы я себя не представлял.