Книга Песни мертвых детей - Тоби Литт

— Полагаю, нет смысла спрашивать вас, куда, по вашему мнению, он мог уйти?

Сержант Север с гордостью выслушал ответ вышестоящего офицера:

— Нет.

— Я так и думал, — сказал Бригадир.

Из калитки опять вышла шпионка Альма.

— По-моему, искать больше негде, — крикнула она.

— Сарай проверили? — крикнул Бригадир.

— Конечно, проверила, — крикнула она в ответ.

Шпионка Альма направилась к машине. Поскольку вероятность, что его заметят, была невелика, сержант Север не двинулся с места. Бригадир СС бросил сигарету, раздавил ее каблуком и сел в машину. Шпионка Альма обогнула машину, открыла дверцу и села на переднее сиденье со стороны пассажира. Двигатель заработал. Север заерзал, сдвигаясь назад, пока его голова не высунулась из-под заднего бампера. Он почти не сомневался, что Бригадир СС поедет вперед. Но имелась и вероятность, что он выполнит разворот в три приема. В этом случае с сержантом Севером будет покончено. Выхлопная труба выбрасывала ядовитые газы в нескольких дюймах над головой сержанта. Он услышал скрип ручника. Отец в машине ничем не выдал своего волнения. Получилось. Машина плавно тронулась прямо в направлении Костыльной улицы. Сержант Север почувствовал, как она прошла над ним, словно грозовое облако, за которым скрывалось солнце. Он откатился в кювет. На перекрестке гестаповский автомобиль включил сигнал левого поворота, свернул, набрал скорость и скрылся. Сержант Север встал и отряхнулся.

— Эндрю! — раздался изумленный возглас. Это была мать Севера. Она вышла из дома, чтобы посмотреть вслед машине, увозящей ее мужа, которого, быть может, она никогда больше не увидит. Сержант Север пришел в смятение. Мать подбежала к нему.

— Ты был под машиной, — сказала она.

— Я должен бежать, — ответил сержант Север.

— Никогда больше так не делай, — сказала мать. — И ты ведь вылез из окна?

— Я ухожу, — сказал сержант Север. — Ты никому не должна говорить, что видела меня.

— Нет, ты не уходишь, — возразила мать. — Ты немедленно возвращаешься в дом.

И тогда сержант Север поступил так, как поступил бы всякий преданный и послушный сын, — он повернулся и побежал со всех ног. Я должен уточнить, что имею в виду преданного и послушного сына Королевского Британского Содружества и империи. Ибо часто наш долг перед родителями, сколь бы священным он ни был, бывает отодвинут в сторону долгом перед землей, взрастившей нас, перед нацией, воспитавшей нас, перед цивилизацией, давшей нам знание и народом, который сформировал нашу душу. Пренебрежение этим святым долгом является вдвойне предательством по сравнению с неисполнением сыновнего долга.

— Вернись! — крикнула мать, не понимая, что высшее послушание требует от ее сына этого видимого непослушания. Но крикнула она не очень громко, и ее зов — ее призыв, — раз вымолвленный, больше не повторился. Она почувствовала себя покинутой, как и многие добрые матери, что глядели вслед своим сыновьям, уходившим на Войну, уходившим, быть может, на смерть или, в лучшем случае, навстречу самой большой неизвестности, какая когда-либо открывалась перед ними.

И быть может, сержант Север потому не оглянулся, что хотел скрыть от этой женщины слезы, которые стояли в его собственных глазах?

Она сделала единственный шаг в направлении, куда устремился ее сын, — шаг отчаяния и тоски по младенцу, который не умел ходить, по малышу, который не мог никуда убежать. Затем она повернулась и ушла в опустевший дом, где постыдно протянула руку к телефону. Ее слезы, пусть и искренние, не должны ослабить силу нашего проклятия. Матери французских партизан редко проявляли такое рвение к сотрудничеству с врагом. Да и женщины Сталинграда были созданы из более крепкого материала.

Сержант Север бежал по Гравийной дороге мимо церковного кладбища. На бегу он думал. Если он ускорится, то сумеет опередить эсэсовцев и первым окажется у дома младшего лейтенанта Юга. И тогда он сможет помешать схватить соратника. Сержант Север немного сбавил темп, дабы не выдохнуться до Домика Егеря.

iv

Тем временем я сидел в комнате ожидания Главной камеры пыток Эмплвикского лагеря для интернированных. Меня охраняли люди из гестапо. Мы молчали. Неопытный эсэсовец оставил слабые попытки вытянуть из меня информацию. Один раз я уже использовал стандартный прием и попросился в уборную. Но конвой был такой неусыпный, что бегство через пожарную дверь в кабинете рисования оказалось невозможным. Но офицер СС почему-то не обыскал меня, и потому вооружение по-прежнему находилось при мне — в том числе и финка. Когда меня вели из уборной в камеру ожидания, я подумывал о том, чтобы запрыгнуть сзади на эсэсовца и перерезать ему горло. Но я благоразумно решил подождать благоприятного момента. Это, однако, не означает, что в будущем, если того потребуют обстоятельства, я не убью с удовольствием одного или всех своих охранников.

Двигая только глазами, я осмотрелся. Я выискивал возможности, слабости. Дверь в одном конце длинной, завешенной коричневыми коврами комнате вела в Главную камеру пыток, а дверь в другом конце выходила в коридор. В комнате имелось семь стульев: три вдоль одной стены, четыре вдоль другой. Место четвертого стула у первой стены занимал низкий столик, на котором аккуратными стопками лежали классные журналы. На среднем из трех стульев сидел офицер СС. Я расположился на последнем из четырех стульев — на стуле, ближайшем к двери в Камеру пыток. Я слышал сквозь дверь, как Главная Мучительница звонит по телефону и отвечает на звонки. К сожалению, она редко повышала голос и мне не удавалось разобрать что-нибудь ценное. Но один раз она почти завопила, и я отчетливо расслышал: «Так где же он тогда?» Этот выкрик позволял предположить, что вражеская операция протекала неидеально, что вселило в меня немалую надежду. Я выпрямился на стуле и стал ждать развития событий.

И вот эту стабильную ситуацию нарушил новый фактор, точнее, группа факторов: Миранда. От меня не укрылась преднамеренная хитрость данного хода, пусть то была хитрость презренно низкого порядка. Лицо, или лица, впихнувшие Миранду в комнату в сопровождении лишь сонной мелкой сошки (капрал Восток подозревал здесь руку шпионки Альмы), явно надеялись вывести меня из равновесия. Но я так просто не поддаюсь. Горестный и не лишенный меланхолии взгляд — вот и все, чем я поначалу позволил себе обменяться с Мирандой. Миранда села на первый из четырех стульев, на самый дальний от меня стул. Долгое молчание продолжалось.

— Ты ведь понимаешь, — наконец сказала Миранда. (Она надеялась, что я заговорю первым. Вполне даже возможно, что ей приказали ждать, когда я заговорю.) — Я должна была им сказать. Если бы я не сказала, случилось бы что-нибудь ужасное.

Известие о том, что моя возлюбленная стала осведомителем, едва не разбило мое сердце. Но несмотря на это, несмотря на раздирающие меня противоречия, внешне я ничем не выдал душевной сумятицы. Мелкий эсэсовский чин потягивал чай из кружки, предпринимая жалкие попытки сделать вид, будто он не слушает, будто его вообще нет в комнате.