Книга Тени Королевской впадины - Владимир Михановский

Они двинулись сквозь лес крепежных балок, освещая себе путь лампочками. Шахтеры им не встречались, хотя с разных сторон все время доносились удары. Иван шел не торопясь, иногда останавливался, по-хозяйски осматривал почву под ногами, обстукивал балку, пробуя, прочно ли поставлена.

Хозе больше поглядывал по сторонам, словно ожидая какого-то подвоха. Но увидеть что-либо в стороне было невозможно: все скрадывала темнота.

Потолок штрека начал понижаться, теперь им приходилось идти, слегка пригнувшись. Кое-где с потолка капало, под ногами появились лужицы и ручейки.

Внезапно впереди покачнулось что-то темное, одновременно вдали послышался шум, будто передвигалась какая-то масса. Хозе резким движением толкнул в бок Талызина и сам упал рядом. Они услышали легкий хруст, стояк надломился, сверху посыпались камни, комья отвердевшей земли. Один камень больно ударил Талызина по лодыжке. К счастью, обвала не произошло: каменный дождик, побарабанив по их каскам, сошел на нет.

— Жив? — спросил Талызин, когда шум утих.

— Шив, — сдавленным голосом ответил Хозе.

Хозе, посвечивая себе лампочкой, осматривал место происшествия. Он хотел установить, почему крепежная балка рухнула именно в тот момент, когда они с ней поравнялись.

Талызин, некоторое время наблюдавший за действиями Хозе, спросил:

— Балка подгнила?

— Видимо, да, — ответил Хозе. О том, что вокруг рухнувшего стояка болтался обрывок веревки, он умолчал.

…Простившись с Хозе, Талызин по лестнице, которая показалась ему бесконечной, поднялся в свою комнату, номер которой ему сообщили днем в заводоуправлении.

Посреди комнаты стоял стол, а на нем красовался стаканчик с небольшим букетом незнакомых Талызину цветов. Цветы источали тонкий, ненавязчивый аромат. На стене висел портрет улыбающегося Орландо Либеро.

В эту ночь Иван спал так крепко, что не слышал ни протяжного гудка, означающего конец третьей смены (медный рудник работал круглосуточно), ни приглушенных шагов в коридоре. Шаги замерли у двери, и кто-то долго и внимательно смотрел в замочную скважину на спящего Талызина, освещенного луной. Затем человек удалился, и шаги стихли в отдалении.

Ивану снилась Москва и Вероника.

x x x

Талызин полюбил свою комнату, выделенную ему комендантом — стареньким седым индейцем, с лицом, словно вычеканенным на старинной медали.

— Это веселая комната, сеньор инженер, — сказал он, вручая ключ. — Вам она понравится.

Комната Ивану и впрямь понравилась. Небольшая, какой-то неправильной формы, скособоченная, зато из окон открывался великолепный вид. Правда, новое жилище, как он скоро убедился, было шумноватым, живо напомнившим студенческое общежитие. Зато все в доме казалось ему пронизанным какими-то флюидами доброжелательства, расположения к нему, иностранному специалисту, покинувшему свою далекую родину, чтобы помогать оливийским медеплавильщикам. Иван ощущал доброе отношение и в ежедневно сменяемом букетике свежих цветов, который стоял у него на столе, и в дружеских улыбках соседей по этажу, их всегдашней готовности прийти на помощь в разного рода бытовых проблемах.

Люди вокруг часто сменялись, одни уезжали, другие приезжали, в коридорах звучала разноязыкая речь.

Однажды Талызин услышал польские слова, с которыми к нему обратился высокий светловолосый парень, вышедший на кухню вскипятить чаю. Польская речь напомнила бывшему военному разведчику, быть может, один из самых драматичных эпизодов в его столь богатой событиями прошлой службе…

Шел суровый сорок второй.

По данным военной разведки, немцы затеяли производство новой супертехники, причем рассредоточили его по разным странам: нити, помимо Германии, тянулись во Францию, Чехословакию, Болгарию и Польшу.

Талызину выпала Польша. Нужно было проникнуть на территорию оккупированной страны, попасть в Варшаву и там установить, где находится предприятие, выпускающее секретную продукцию.

Путь во вражеский тыл для Талызина каждый раз начинался по-разному. На сей раз стартом для него послужил партизанский аэродром. При скупом свете ночных костров, тут же, после взлета, торопливо затоптанных, «кукурузник»-тихоход коротко разбежался и взмыл в низкое, безнадежно пасмурное небо.

Дорога к партизанам, конечно, была нелегкой, но они с Андреем Федоровичем остановились на этом варианте, поскольку он сулил двойной выигрыш. Во-первых, не нужно было пересекать линию фронта, что создавало для самолета дополнительные опасности. Во-вторых, лету от площадки, затерявшейся в лесах Западной Белоруссии, было значительно меньше, а ведь летчику нужно было подумать и об обратном пути.

Первый этап операции прошел относительно гладко, думал Талызин, сидя перед кабиной пилота на узком железном сиденье, сотрясаемом от работы мотора. Он глядел не отрываясь в крохотный иллюминатор. В небесах не было видно ни зги, зато внизу, на земле, изредка показывался слабый огонек — не поймешь, какого происхождения. Только единожды близ самолета расцвели три-четыре бутона зенитных разрывов.

— Идем без опознавательных знаков, вот немец и беспокоится, — пояснил ему ситуацию пилот, стараясь перекрыть рев мотора.

— И что?

— Ништяк, обойдется! Не в первый раз.

Иван поинтересовался:

— Скоро государственная граница?

— Эва, хватился! — запачканное машинным маслом молодое лицо пилота расплылось в улыбке. — Мы уже четверть часа как ее пересекли!..

Пилот сверился с картой, нашел нужную точку и крикнул Талызину:

— Прыгай! С богом!

Высадка прошла удачно.

Он приземлился в редком перелеске, припорошенном ранним снегом. Было что-то около нуля: снег на голых ветках не таял, но грязь, образовавшаяся после затяжных осенних дождей, еще не была схвачена морозцем. Сырой воздух бодрил, вливаясь в легкие.

Иван сложил парашют, тщательно закопал его, замаскировал и, кое-как сориентировавшись по карте при скудном синем свете фонарика, двинулся в путь.

По легенде — и соответственно одежде — он был крестьянским парнем, который из села пробирается в Варшаву на заработки. Однако в надежности документов он не был уверен.

Талызин пересек перекопанное картофельное поле и, мысленно проклиная несусветную грязищу, добрался до околицы села. Избы, обнесенные худыми оградами, стояли поодаль друг от друга. Выбрав домик победнее, Иван толкнул калитку.

На стук долго никто не отвечал. Дом казался нежилым.

— Кто там? — послышался наконец встревоженный женский голос.

Дверь приоткрылась. В проеме, освещаемая слепым каганцом, показалась пожилая женщина в платке.

Талызин сказал, что зовут его Яном, дома есть нечего, пробирается в столицу, да вот сбился с дороги в темноте, будь она неладна.