Книга Жена тигра - Теа Обрехт

Осада Саробора. Мы никогда о ней не упоминали, потому что дела обстояли крайне плохо, но все же имелся некий шанс на улучшение ситуации. Была какая-то надежда, что в тартарары все сразу не провалится. Конференция на побережье, где я должен был присутствовать, закончилась. Я уже собирался ехать домой, когда мне позвонили и сказали, что в Мархане есть раненые.

Когда я добрался до Мархана, то увидел там множество палаток и огромное количество людей, получивших пулевые ранения во время внезапного боя на дороге, несколькими милями выше лагеря. Пока я перевязывал этих людей, они мне рассказали, что прибыли туда для предстоящего захвата авиазавода в Марханской долине, для чего в ход будет пущена сперва тяжелая артиллерия, а затем — пехота. После этого, по их словам, они были намерены идти на Саробор. На Саробор! Можешь ты себе это представить? Саробор, где родилась твоя бабушка!

В общем, я нашел их генерала и спросил:

— Что это здесь, черт побери, творится?

Знаешь, что он мне ответил?

Он заявил:

— Этим мусульманам нужен выход к морю, вот мы их к нему и пошлем — сплавим вниз по реке, одного за другим.

Что тут можно сказать? Мы с твоей бабушкой венчались в церкви, но я все равно женился бы на ней, даже если бы ее родня попросила меня освятить этот брак в мусульманской ходже. Мне что, трудно раз в год сказать ей «happy Eid»[6], если сама она всегда с большой радостью и готовностью зажигает в церкви свечи, поминая моих мертвых? Я был воспитан в православной вере, но в принципе предпочел бы обратить твою мать в католичество, чтобы избавить ее от купания в грязной воде церковной купели. На самом-то деле я ее и вовсе крестить не стал. Мое имя, твое имя, ее имя!.. В конце концов, единственное, чего ты по-настоящему хочешь, это чтобы у тебя был тот, кто станет тосковать по тебе, когда придет время опустить твое тело в землю.

Итак, я покинул Мархан, но домой не поехал. Все вы — ты, твоя мать и бабушка — были там, но я туда не вернулся, когда наконец объявился мой сменщик и освободил меня. Я даже лица этого молодого врача теперь вспомнить не могу. Как только он пришел, я сказал «до свидания», вышел на дорогу и целый день брел пешком, пока не добрался до Саробора. Было жарко — пятьдесят градусов в тени, и в долине Амоварки все пересохло, выгорело, зелени там почти не осталось. Кругом стояла тишина, слышалось лишь бормотание каменистого горного ручейка, берущего начало в Мархане. Это происходило тринадцать лет назад, когда, как ты, должно быть, догадываешься, и война еще даже в войну-то как следует не успела превратиться. На холмах близ Саробора тогда росли оливы, прямо-таки целые рощи. Ты-то, наверно, и не помнишь, как выглядел этот город до того, как они за него взялись и стали поливать артиллерийским огнем сперва соседние мусульманские селения, а затем и Старый мост обрушили. Он рухнул в воду, точно был сложен просто из бревен, как какая-то ерундовая, временная переправа…

В общем, добрался я до Саробора. Город казался совершенно безлюдным. Уже спускалась ночь. В турецком квартале то и дело слышались артиллерийские залпы — это «наши» расстреливали завод в Марханской долине. На всех холмах виднелись огни. Можно было сразу догадаться, что произойдет дальше. Собственно, все уже было известно. Все это понимали, вот никого на улицах и не было, да и света в окнах тоже нигде не замечалось. Люди садились ужинать в полной темноте. Отовсюду пахло едой, причем так сильно, что у меня возникла мысль о том, какие совершенно иррациональные желания обрушиваются на людей, когда, можно сказать, уже почти наступил конец света. Вместо того чтобы приберечь продукты на случай осады, люди устраивают в своих домах, окна которых смотрят на реку, настоящие пиры, подавая на стол жареную ягнятину, картошку и йогурт. Проходя мимо чьих-то окон, я отчетливо почувствовал запах мяты и оливок, услышал, как шипит на сковороде жаркое, и, разумеется, вспомнил, как твоя бабушка, бывало, готовила, когда мы еще жили в Сароборе, где под окном росла раскидистая ива.

В турецком квартале на мусульманской стороне города одна узкая длинная улица тянется вдоль реки. Там полно кофеен с закрытыми двориками и ресторанов, где готовят лучший в мире бурек[7]и по просьбе клиентов приносят хуку[8]. Здесь же находятся мастерские стеклодувов, а когда-то были и знаменитые цветники. Ныне их, конечно, перекопали под кладбища. Когда идешь по этой улице к берегу реки, отовсюду виден Старый мост, сторожевые башни которого сверкают в лучах солнца. Через каждые несколько шагов ты натыкаешься на турецкие фонтаны. Знаешь, они — истинный голос Саробора. Город всегда звенел, как журчащий ручей, когда чистая речная вода поступала с реки в бассейны фонтанов и изливалась обратно. Затем тебе навстречу выступает старая мечеть. Ее одинокий минарет светится каким-то затаенным светом, прямо как внутренность раковины.

Перебравшись на тот берег реки по Старому мосту, я спустился к гостинице «Амоварка», где мы с твоей бабушкой когда-то провели медовый месяц и некоторое время жили, прежде чем подыскали себе квартиру. Именно в этой гостинице всегда останавливались представители иностранных держав и послы, приезжавшие в Саробор. Директор авиазавода в Мархане — того самого, который собирались бомбить, — тоже порой месяцами там жил. Эта гостиница была построена на каменном шельфе у самой воды и окружена оливами и пальмами, а из ее окон открывался чудесный вид на водопад. На окнах висели белые шторы, а просторный балкон, точнее терраса, был похож на женскую юбку со своими округлыми каменными складками, свисавшими над водой. На балконе стояли бронзовые турецкие светильники, и он был виден даже со Старого моста. Если пойти прогуляться вечерком, то, стоя на мосту, можно было любоваться водопадом и этим замечательным балконом, где обычно играл квартет музыкантов, переходивших от столика к столику и исполнявших любовные песни.

Внутри гостиница была отделана деревянными панелями и яркими арками, расписанными красной и белой краской. На стенах висели ковры, некогда принадлежавшие паше, в вестибюле стояли разлапистые мягкие кресла, а в камине всегда горел огонь. Когда я туда вошел, гостиница показалась мне совершенно пустой. Я шел по коридорам, но не встречал ни души, даже за стойкой никого не было. В итоге я добрался до ресторана и оказался в той его части, которая как раз и выходит на террасу.

Там я наконец увидел официанта, правда, всего одного. Волос у него на голове почти не осталось, да и те, что сохранились, были совсем седые, и он старательно зачесывал их на лоб. На лбу у него красовался здоровенный темный синяк, и сразу становилось ясно, что это темное пятно он заработал, совершая намаз, ибо, будучи правоверным мусульманином, несколько раз в день стукался лбом об пол. Официант был одет в строгий костюм с галстуком, на руке у него висела салфетка, а лицо радостно вспыхнуло, когда он увидел, как я вхожу в зал. Можно было подумать, что это самое счастливое событие в его жизни. Он очень душевно спросил, не желаю ли я пообедать. В ресторане больше не было ни души.