Книга Клара и тень - Хосе Карлос Сомоса

Закончив дело, ван Тисх снова надел очки. На мгновение ей показалось, что он недоволен. Потом увидела, как он прячет флакон с платком.

— Почему вы боитесь, что кто-то войдет ночью к вам в дом?

— Не знаю. Правда не знаю. Я не помню, чтобы со мной случалось что-то такое.

— Я видел записи, которые мы делали ночью, и меня поразило, какое у вас было жутко напуганное лицо, когда мои помощники подходили к окну. Я решил, что мы сможем зафиксировать какое-нибудь похожее выражение. Я имею в виду, так вас и написать. Может, я так и сделаю. Но я ищу нечто получше…

Она ничего не сказала, а только смотрела на него. Над головой ван Тисха небо темнело.

— Что вы почувствовали после смерти отца?

— Мне было неважно. Это было незадолго до Рождества. Помню, что праздники вышли очень грустными. На следующий год было полегче.

— Почему вы моргнули?

— Не знаю. Может, от вашего дыхания. Когда вы говорите, вы на меня дышите. Мне постараться не моргать?

— Что вы почувствовали после смерти отца?

— Было очень грустно. Я долго плакала.

— Почему вы так возбуждаетесь от опасности, что кто-то войдет к вам ночью?

— Потому что… Возбуждаюсь? Нет, я не возбуждаюсь. Мне страшно.

— Вы не искренни.

Эта фраза застала ее врасплох. Она выдала первое, что пришло в голову:

— Нет. Да.

— Почему вы не искренни?

— Не знаю. Я боюсь.

— Меня?

— Не знаю. Себя.

— Сейчас вы возбуждены?

— Нет. Может, немножко.

— Почему вы всегда говорите в ответ две разные вещи?

— Потому что хочу быть искренней и говорить все, что приходит мне в голову.

Ван Тисх выглядел слегка раздраженным. Он достал из кармана пиджака свернутую бумагу, развернул ее и сделал нечто неожиданное: бросил ее Кларе в голову.

Бумага ударилась о ее лицо и спланировала на пластмассовую землю. Когда она упала, Клара ее узнала: это был потрепанный каталог «Девушки перед зеркалом» Алекса Бассана. В каталоге была крупная фотография ее лица.

— Когда я искал полотно для одной из фигур «Рембрандта», я увидел эту фотографию, и меня сразу же привлек блеск в ваших глазах, — сказал ван Тисх. — Я приказал, чтобы вас наняли на работу, велел, чтобы вас натянули и загрунтовали, и заплатил большие деньги, чтобы вас привезли из Мадрида как художественный материал. Я решил, что этот блеск идеально подойдет моей картине и что я смогу написать вас намного лучше, чем этот тип. Почему у меня не выходит? В записях в доме я его не видел. Я думал, что это может быть связано с вашими ночными страхами, и приказал помощникам совершить сегодня утром с вами «прыжок в пустоту». Но не думаю, что он зависит от минутного напряжения, поэтому я приехал лично. Только что мне показалось, что я его видел на какую-то долю секунды, когда подходил к вам. Я спросил вас, что случилось. Но не думаю, что этот блеск связан с вами. Думаю, он от вас не зависит. Появляется и исчезает, как робкий зверек. Почему? Почему ваши глаза вдруг начинают так сверкать?

Не давая ей ответить, ван Тисх заговорил другим тоном. Ледяным шепотом, гальваническим током.

— Я устал задавать вам вопросы, чтобы поймать его и зафиксировать в вашем взгляде, но вы отвечаете на все как идиотка, и нигде не видно того, что меня интересует. Вы ведете себя как маленькая девочка, ищущая свой шанс. Красивое тело, жаждущее, чтобы его раскрасили. Вы считаете себя очень красивой, хотите выделиться. Ждете, чтобы вас превратили во что-нибудь прекрасное. Думаете, вы профессиональное полотно, но не знаете, что такое быть полотном, и умрете, так этого и не узнав. Я понял это по записям в доме: как полотно вы — совершенная посредственность. Единственное, что мне от вас нужно, это то, что есть в ваших глазах. В нас есть вещи, которые больше нас самих, и, несмотря на это, они крошечные. Например, опухоль вашего отца. Мельчайшие вещи, но они важнее всей нашей жизни. Жуткие вещи. Из этих вещей творится искусство. Иногда мы вытаскиваем их наружу: это называется «устроить промывку». Это как рвота. Для меня вы презреннее вашей рвоты. Я хочу вашу рвоту. И знаете почему?

Она не ответила. Она отчасти обрадовалась, что у нее нет слез, потому что ей отчаянно хотелось плакать.

— Ответьте. Знаете, почему она мне нужна? — снова спросил ван Тисх безразличным голосом.

— Нет, — прошептала она.

— Потому что она моя. Она в вас, но она моя. — Указательным пальцем он стучал себе в грудь. — Этот блеск, который временами возникает у вас в глазах, принадлежит мне. Я первым его увидел, а значит, он мой.

Он отодвинулся назад, повернулся и отошел на несколько шагов. Клара услышала, как он чем-то гремит. Когда он повернулся, она увидела, что в руках у него свеженабитая трубка.

— Так что тут мы с вами и будем сидеть, пока он не появится.

Он поднес к трубке пламя спички. Окружающая их темнота была все плотнее и плотнее. Он кинул спичку на землю и потушил ногой.

— Преимущества лесов из невоспламеняющейся пластмассы, — заметил он.

Эта неуместная шутка, именно эта жуткая шутка, которую он вставил в свою ледяную речь, показалась ей самым жестоким. Ей пришлось призвать все свои силы, чтобы промолчать и ничего не сделать, чтобы и дальше неподвижно стоять и смотреть на него.

— Будем вытравливать этого блестящего зверька из ваших глаз, чтобы он вышел из норки, — сказал ван Тисх. — А когда я увижу, что он вышел, я его поймаю. Все остальное меня не интересует.

И чуть помолчав, он добавил:

— Все остальное — это всего лишь вы.

Она не знала, сколько часов неподвижно стоит на пластмассовой траве, терпеливо вынося ночь на своей гладкой нагой коже. Поднялся холодный северный ветер. Небо затянуло облаками. Медленная, глубокая стужа, поднимавшаяся, казалось, изнутри ее тела, подтачивала ее волю, как сверло. Но она чувствовала, что источником страданий являются не физические неудобства, а он.

Ван Тисх приходил и снова исчезал. Иногда он подходил поближе и в сгущающейся темноте рассматривал ее лицо. Потом кривился и отходил. Один раз он ушел. Какое-то время его не было, а потом он вернулся с чем-то вроде фруктов. Оперся спиной на пластмассовое дерево и принялся есть, не обращая на нее внимания. Издалека он казался ей, неподвижно стоявшей на ногах, темным пятном с длинными конечностями, огромным худощавым пауком. Потом она увидела, что он улегся на траву и скрестил руки. Казалось, он дремлет. Кларе хотелось есть, было холодно, очень тянуло сменить позу, но все это в тот момент мало ее волновало. Прежде всего она старалась сохранить в целости свою волю.

В один прекрасный момент ван Тисх снова подошел. Он тяжело шагал и дышал, как разъяренный зверь.