Книга Мастер дороги - Владимир Аренев

Лежа в кровати и глядя на серый прямоугольник окна, Сашка в который раз спрашивал себя, правильно ли собирается поступить. Но это были привычные сомнения, они уже ничего не могли изменить.

* * *

Настя ждала на остановке, уставшая, осунувшаяся. Тоже плохо спала.

– Шумел? – спросил Сашка, кивая на ее пестрый рюкзачок.

– Так…

Лебедь явился с запозданием, притащил зачем-то пачку листов, упихал их в Сашкину сумку и отмахнулся от расспросов, потом, мол. Был мрачный и время от времени, забывшись, кусал губу. Как будто упустил что-то очень важное.

Народу в Парке было еще больше, чем на День всех святых. На входе многие останавливались, чтобы прочесть громадный постер: «Выставка “История Душепийцы”. Уникальные экспонаты из зарубежных коллекций».

– Прикольно, – кисло сказал Лебедь. – Это они к фильму подсуетились, не иначе. Вот же ж.

– Ты чего?

– Как думаешь, Турухтун, эти самые уникальные экспонаты охраняют?

Конечно, охраняли. Сразу за вертушками установили рамки, всех пропускали только через них, отдельно досматривали вещи. На выставку ты идешь или просто проведать родных – значения не имело.

Лебедю пришлось объяснять, что эти бумаги в Сашкиной сумке – его, Лебедя, проект, ну, не весь, отдельные фрагменты, что он, Лебедь, изучает историю душницы, вот решил заодно кое-что уточнить, справиться, так сказать, на месте, а вы чего подумали, я шпион, что ли, а может, этот… подрыватель какой-нибудь, террорист?.. нет, это всего лишь бумаги, хотите, я покажу что где, я могу…

Он говорил так долго и путанно, с таким занудным, чисто грищуковским выражением лица, что пожилой лысоватый охранник, не выслушав до конца, махнул рукой – проходи, мол.

Настя сразу же достала подписанную родителями бумагу. Лысоватый пробежал глазами документ, внимательно поглядел на Настю:

– Значит, проведать брата? А это, значит, ваши друзья?

Настя сдержанно кивнула.

– Ну, молодцы, молодцы. Это правильно.

Охранник показал узловатым пальцем на рюкзачок:

– Открой-ка.

Он заглянул внутрь, но тем и ограничился.

– Следующий!..

– Зачем ты приволок эти чертежи? – прошипел Сашка, когда они отошли подальше. Вестибюль напоминал предбанник какого-нибудь необъятного вокзала: куча народу, все куда-то спешат, теряют друг друга, малышня вопит или, путаясь под ногами, играет в догонялки. Одно утешало: здесь никому и в голову не взбрело бы их подслушивать. – Ты чуть все не испортил!

Лебедь молча кивнул. Это был плохой признак: значит, что-то и впрямь не так.

– Понимаешь, Турхтун, мне все время кажется… это смешно, я знаю, но я еще вчера вечером…

– Ну!..

– По-моему, мы что-то упустили.

– Что именно?

– В этом все и дело: никак не соображу.

– Слушайте, – вмешалась Настя, – может, пойдем уже?

Вместе со всеми они погрузились в лифт и поехали наверх. Было душно и тесно, Сашка всю дорогу косился на рюкзачок, чтобы никто его не придавил.

С пересадками добрались до сотого.

– Куда дальше?

– Идем, я проведу, – Лебедь уверенно зашагал вперед, словно здесь родился и вырос. Коридор-дуга весь был увешан плакатами, рекламировавшими выставку. Изредка попадались хранители в одинаковой – белое с алым – униформе. Один вежливо, но настойчиво спросил, не потерялись ли они, и потом долго смотрел им вслед.

Наконец за очередным поворотом обнаружился проход на балкон: высокие створки дверей, забранные двойным стеклом. По ту сторону виднелся кусочек неба, весь в строительных лесах.

Рядом с дверьми висела табличка: «Закрыто на ремонт. Просим прощения за временные неудобства».

– Ничего, – пробормотал Лебедь. – Это ничего. У них тут такое всегда, не угадаешь. Сейчас поднимемся повыше и найдем подходящий сектор…

Они обернулись, чтобы идти к лифту, и нос к носу столкнулись с хранителем – тем самым, слишком внимательным.

– По-моему, вы все-таки заблудились, молодые люди, – холодно произнес он. Хранитель был тощий и плешивый, с угловатым подбородком и острым носом. Говорил он, чуть склонив голову набок и раздувая ноздри; то ли прислушивался к чему-то, то ли принюхивался. – Позвольте узнать, где ваши родители?

– Мы здесь без родителей, и у нас есть разрешение. – Настя протянула ему бумагу, хранитель дважды прочел, сложил лист и велел: – Ступайте за мной. Вы ошиблись по крайней мере на сотню этажей.

Документ так и не отдал.

За его спиной Сашка с Лебедем переглянулись, Лебедь пожал плечами, мол, а что делать, пусть ведет. Сашка готов был согласиться: балконы на двухсот-каком-нибудь тоже имеются – так не все ли равно.

Хранитель препроводил их на соответствующий этаж, отвел к своему коллеге, сидевшему за стойкой, и вручил тому бумагу от Настиных родителей.

– Будьте добры, позаботьтесь о детях.

Круглолицый за стойкой скупо кивнул:

– Всенепременно.

В нем было что-то от младенца: то ли гладкая кожа, то ли пристальный всепонимающий взгляд. Хранитель склонился над компьютером, тонкие пальцы едва коснулись клавиатуры…

Сашка стоял ни жив, ни мертв. Отовсюду звучали голоса, тысячи голосов. Кто-то пел, кто-то хохотал, кто-то умолял принести ему земляники, свежей, свежей земляники!.. Каждый слышал только себя, но вместе они сливались в сложную, слаженную мелодию. На сотом ничего подобного не было: только слабое одиночное бормотание.

«Конечно, – подумал Сашка, – те, кто на сотом, умерли-то когда!.. А эти вот – совсем недавно».

Он видел, как растерянно вздрогнула Настя. Вспомнил собственные ощущения, когда впервые услышал эти голоса, и взял ее за руку, успокаивающе пожал.

Лебедь стоял рядом, весь напружиненный, испуганный.

– Что это? – спросил одними губами.

Сашка не успел ответить. Хранитель вышел из-за стойки, аккуратно прикрыл за собой дверцу.

– Обождите, я сейчас принесу.

Он направился в один из проходов между стеллажами.

– Все в порядке, – шепнул Сашка. – Это нормально, это тут всегда так.

И вдруг дед запел.

Нет, это не было песней в буквальном смысле: никаких отчетливых слов, ничего такого. Просто мотив – мощный, гордый, бунтарский.

Смысл и так был понятен: я не сдамся! что бы ни случилось, что бы ни сделали со мной – это меня не сломает!

Мелодия, которую Сашка слышал по ночам, была только тенью нынешней песни, ее блеклым подобием. Он словно наяву увидел деда молодым – еще на полуострове, еще верящим в идеалы повстанцев. Это был их гимн, песня, с которой они шли в бой. Песня, с которой умирали.