Книга «Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Герман Романов

— Ваше величество, — за какие-то секунды лицо генерала смертельно побелело, он сразу просек, что обращение на «вы» не сулит ему ничего хорошего, — яд был подсыпан здесь, государь, в кувшин кваса, что для вашего питья предназначался. Действует сразу, за минуту-другую убивает. Кроме того, им был отравлен раковый биск…

— Что? Не понял.

— Заливное из раков в пармезане. Его вам на ужин подали в спальню. Двое слуг, что ваш стол накрывали, в своей каморке его съели вечером. Их сейчас только обнаружили. Остальные блюда и там, и здесь были чисты, без отравы в них подсыпанной…

А ведь точное слово — подсыпанной. Если на кухне работали с ядом, то многие блюда отравили бы, или бы в баню, когда он там мылся, принесли бы.

А что, разумно — от перегрева государь пятки отбросил. Впрочем, и в квасе ночном логика есть — ночью государь спит, и до утра охрана не спохватится.

Но биск-то еще вечером траванули, а квас много позже сюда принесли. Рисковая сволочь — ведь если бы отравление от этого чертова рачьего заливного вовремя обнаружили, то охрана была бы резко усилена, и номер с квасом уже бы не прошел. А если источник один, а ведра разные?

Петр встал из кресла, медленно прошелся по комнате, тщательно обдумывая внезапно появившуюся мысль.

Если травил кто-то на кухне, то должен был сразу в бега податься, ибо шерстить ее уже начали, если Девиер не лох. Это первый вариант. А со вторым труднее — кто-то из моих иудой стал и во время подачи блюд подсыпал, или даже прямо здесь, и в спальне.

— Надо, не мешкая, выявить тех слуг, что накрывали в бане и в опочивальне. — Петр посмотрел прямо в глаза Девиера. — И особенно из отравленных продуктов — квас и биск. Когда их принесли, и останавливал ли кто слуг, брал ли у них это. А если останавливал, то кто?

— Ваше величество! Слуга, который накрывал в спальне вчера и сегодня, исчез еще вечером. Сейчас его ищут везде. Генерал Гудович отдал приказ казакам. Со вторым я немедленно выяснять приступил, но мыслю, что отравился он по незнанию. Я в людской всех поднял и вопрос задал — так девчушка малая сразу сказала, что зрела, как Пахом, это имя его, перед тем как кувшин в баню отнести, отхлебнул из него. А из бани он на сеновал пошел да там сразу и помер. Лейб-медик говорит, что еще поздно вечером…

— А со свечами что?

— Хозяин божится, что не его свечи. Таких не держал. И не ясно, кто их в подсвечники поставил. Времени мало было для выяснения…

— Так идите, выясняйте. И каждого, кого заподозрите, под арест сажайте. И если надо, то с пристрастием их спрашивайте. Идите, время терять нельзя, — Петр отослал генерала.

Известно, что большинство преступлений раскручивают именно по горячим следам, когда события еще в памяти. А у любого преступления есть свидетели, главное — их вовремя отыскать…

— Простите, государь. Но это моя ошибка. Мне надо было настоять, чтобы мы не останавливались здесь — это вотчина старшего графа…

— Что вы морочите мне голову, генерал. Какого такого старшего брата? Объясните.

— Это же Гостилицы, ваше величество! — несколько удивленно сказал Гудович, будто Петр должен был знать, кто тут живет. — Вы, государь, наверное, запамятовали, но здесь имение графа Алексея Григорьевича Разумовского, старшего брата убитого вчера гетмана…

«Опаньки! Я в самый клоповник добровольно залез. Здесь же полно людей Разумовского, надо всего опасаться, с любой щели пакость вылезти сможет. То-то Гудович постоянно намеки делал, мне они странными показались. А ни хрена они не странные — он же меня убеждал ноги уносить с этого пристанища. Только я рогом уперся и не понимал. Значит, в резиденцию Разумовских попал».

— Андрей Васильевич, пригласите графа ко мне через час. Сошлитесь на форс-мажор. Если откажется, то арестовать и привести под караулом. И найдите слугу, что у меня в спальне был. Проверьте все, даже выгребные ямы, помойки и могилы.

— Государь, вы хотите сказать…

— Генерал, поймите одно — его надо найти любой ценой, живого или мертвого. Искать везде тщательно. Везде! Три часа вам срока. Берите солдат сколько надо. Кто его отыщет — в следующий чин произведу!

Петербург

— Так что же она вам ответила?

Простой вопрос прозвучал в очень непростой обстановке. Ведь, несмотря на ночную пору, жизнь здесь вовсю кипела и жгла, в прямом и переносном смыслах. Да и иначе быть не может в пыточных застенках, особенно в страдную пору для таких заведений.

— Жги! — негромко приказал молодой, трех дюжин лет своих еще не достигший, благообразный, худенький и невысокий мужичонка, тихо жуя просвирку — церковный хлебец.

Он был доволен жизнью, и со вчерашнего дня буквально горел на работе, почти не уделяя времени сну, еде и отдыху. Да и не мог новоявленный глава Тайной экспедиции Сената, волею грозного фельдмаршала Миниха на высокий пост вознесенный, и сенаторами поздно вечером утвержденный в сей должности, уделять внимание таким житейским мелочам.

Сейчас для Степана Ивановича Шешковского не было выхода — или он даст графу Бурхарду-Христофору правду о гвардейском заговоре, или сам будет в ничтожество обращен, как этот, вчера еще властный и надменный князь, для которого он, невзрачный чиновник, был подобен быдлу.

Повинуясь команде, мордастый и здоровенный, как дубовый шкаф, кат взмахнул кнутом. Взвизгнув в воздухе, кнут звучно впился в нежную кожу — кровь брызнула каплями во все стороны.

Истошный крик отразился на стенах — висящий на дыбе человек орал во все горло от жгучей боли. Однако мучения князя только продолжились — палач снова безжалостно ожег его кнутом со всей силы.

— Она сказала, что они хорошо к тому подготовились! — буквально вытолкала из горла слова жертва тайного сыска. А чего молчать-то — они сбежали, а ему отдувайся.

— Ну, вот и хорошо, ваше сиятельство, — голос Шешковского сплошное подобострастие и нежность. — Хорошо, что подлинную правду говорите. Она, родимая, только из-под длинника выходит. Кхе… Кнут сей так называется, а потому правда-то, кхе, подлинная выходит из-под него, стало быть.

Степан Иванович отвернулся и благожелательно посмотрел на писца — тот перестал строчить пером и преданно посмотрел на начальника. Шешковский благосклонно кивнул — писец опытный, лишнего не пишет, и от себя не прибавляет. Кхекнул еще раз многозначительно.

Палач Трофим не менее писца был опытен в своем поганом ремесле — взвизгнул кнут, и дикий животный крик пытаемого князя огласил своды подвала и еще долгие секунды отражался в каменных стенах застенка.

— А еще, ваша светлость, — ласковым голоском заговорил Шешковский, — мы любим добывать подноготную правду. Иголочки хорошие, в жаровне докрасна нагретые. Мы сейчас, князюшка, под ноготки-то ваши и загоним.

— Не надо мучить меня. Я и так все вам сейчас расскажу, как на духу, без утайки, — сломался его сиятельство, боли малой не выдержав, от одного рассказа о пытках грядущих сломался.