Книга Жажда жизни. Повесть о Винсенте Ван Гоге - Ирвинг Стоун

натуры; теперь же он выразил натуру через свое восприятие.

Он писал композицию в тоне картофеля — доброго, пыльного, нечищеного картофеля. Грязная домотканая скатерть на столе, закопченная стена, лампа, подвешенная к грубым балкам, Стин, подающая отцу дымящуюся картошку, мать, наливающая черный кофе, брат, поднесший чашку ко рту, — и на всех лицах печать спокойствия, терпеливого смирения перед извечным распорядком вещей.

Утреннее солнце робко заглянуло в окно его комнаты. Винсент встал с табурета. На душе у него был полнейший покой и умиротворение. Двенадцать дней лихорадочных волнений остались позади. Он посмотрел на свою работу. Она попахивала ветчиной, дымком и картофельным паром. Он улыбнулся. Он создал свой «Анжелюс». Он уловил то непреходящее, что живет в преходящем. Брабантский крестьянин никогда не умрет.

Он смазал картину яичным белком. Потом отнес ящик с рисунками и этюдами в дом, отдал его матери и попрощался с нею. Он вернулся в мастерскую, вывел на полотне два слова: «Едоки картофеля», захватил вместе с ним несколько лучших своих этюдов и уехал в Париж.

Часть пятая

Париж

1

— Значит, ты не получил мое последнее письмо? — спросил Тео Винсента на следующее утро, когда они пили кофе с булочками.

— Нет, как будто не получил, — отозвался Винсент. — А что ты там писал?

— Я писал, что мне дали повышение у Гупиля.

— Ах, Тео, почему же ты не сказал об этом ни слова вчера?

— Ты был слишком взволнован, чтобы слушать. Мне поручили галерею на бульваре Монмартр.

— Да ведь это замечательно! Иметь свою картинную галерею!

— Она отнюдь не моя, Винсент. Я должен строго следовать политике фирмы Гупиль. Но все же мне разрешили выставлять импрессионистов на антресолях, так что…

— Кого же ты выставил?

— Моне, Дега, Писсарро и Мане.

— Не видел ни разу.

— В таком случае приходи в галерею и хорошенько, не торопясь, посмотри их.

— Отчего ты так лукаво улыбаешься, Тео? Что это значит?

— О, ровно ничего. Через несколько минут нам надо идти. Я каждое утро хожу туда пешком. Хочешь еще кофе?

— Спасибо. Нет, нет, только полчашки. Черт возьми, Тео, до чего же все-таки приятно снова позавтракать вместе с тобой!

— Я давно ждал, что ты приедешь в Париж. В конце концов это было неизбежно. Но, пожалуй, лучше бы тебе потерпеть до июня, а я к тому времени перебрался бы на улицу Лепик. Там у нас будет три просторные комнаты. Здесь, как видишь, работать тесновато.

Винсент поглядел вокруг. Квартира Тео состояла из одной жилой комнаты, кабинета и маленькой кухни. Комната была обставлена мебелью в стиле Луи-Филиппа, и от этого в ней негде было повернуться.

— Если я поставлю здесь мольберт, — сказал Винсент, — то нам придется вынести часть этой чудесной мебели на двор.

— Я и сам вижу, что комната загромождена вещами, но мне повезло: я купил эту мебель по случаю, и мне хочется обставить новую квартиру именно так. Собирайся же скорее, Винсент, я тебя проведу бульваром — это моя любимая дорога. Тот не знает Парижа, кто не видал, каков он ранним утром.

Тео надел тяжелое черное пальто, из-под которого выглядывал безукоризненно белый галстук-бабочка, в последний раз притронулся щеткой к завиткам, лежавшим по обе стороны его пробора, пригладил усы и мягкую бородку. Затем он надел черный котелок, взял перчатки и трость и шагнул к двери.

— Ну, Винсент, ты готов? Боже, что у тебя за вид! Если бы ты вышел, на улицу в таком платье где-нибудь еще, тебя бы арестовали!

— Неужели? — Винсент удивленно оглядел себя. — Я носил его почти два года, и никто не сказал ни слова.

Тео расхохотался.

— Ну, ладно, дело хозяйское. К таким, как ты, парижане привыкли. Вечером я куплю тебе что-нибудь поприличней.

Они спустились по винтовой лестнице, миновали каморку консьержа и вышли на улицу Лаваль. Это была довольно широкая, и фешенебельная улица с большими магазинами, в которых торговали лекарствами, рамами для картин и всякими древностями.

— Взгляни-ка на этих прекрасных дам, — вон, на третьем этаже нашего дома, — сказал Тео.

Винсент поднял голову и увидел три гипсовых бюста. Под первым было написано «Скульптура», под вторым «Архитектура», а под третьим — «Живопись»

— Но почему же они представляют себе Живопись в образе такой отвратительной шлюхи?

— Трудно сказать, — ответил Тео. — Но, во всяком случае, ты попал в самый подходящий дом.

Винсент и Тео прошли антикварный магазин «Старый Руан», где Тео купил свою мебель в стиле Луи-Филиппа. Скоро они были уже на улице Монмартр, которая отлогими изгибами поднималась одним концом к авеню Клиши и холму Монмартра, а другим шла вниз, к центру города. Улица была залита лучами утреннего солнца и запахами просыпающегося Парижа, во всех кафе ели слоеные рожки и пили кофе, открывались зеленные, мясные и молочные лавочки.

Это были оживленные буржуазные кварталы с великим множеством торговых заведений. Мастеровой люд уже высыпал на улицы. Хозяйки ощупывали и осматривали товар, разложенный на лотках у магазинов, и яростно торговались с продавцами.

Винсент вздохнул всей грудью.

— Париж! — вырвалось у него. — После всех этих лет!

— Да, Париж. Столица Европы. И столица живописи.

Винсент упивался этим буйным потоком жизни, захлестывавшим Монмартр; мелькали красные и черные куртки гарсонов; женщины несли под мышкой длинные незавернутые хлебы; по обочинам стояли ручные тележки; из подъездов выходили горничные в мягких домашних туфлях; преуспевающие дельцы торопились в свои конторы. Когда многочисленные колбасные, пирожные, булочные и прачечные заведения и кафе кончились, улица Монмартр сбежала к подножию холма и влилась в площадь Шатодэн, — неправильный крут, у которого встречаются шесть улиц. Винсент и Тео прошли эту площадь и оказались у церкви Нотр-Дам де Лоретт — квадратного, грязноватого здания из темного камня с тремя ангелами на крыше, идиллически парившими в небесной голубизне. Винсент зорко вгляделся в надпись, начертанную над входом.

— Верят они сами этим словам: Liberte, Egalite, Fraternite?[22]

— Пожалуй, верят. Третья республика продержится, наверное, очень долго. С роялистами покончено, а социалисты входят в силу. Эмиль Золя сказал мне недавно, что грядущая революция будет направлена уже против капитализма, а не против королей.

— Золя! Какой ты счастливец, Тео, — ты знаешь Золя.

— Меня познакомил с ним Поль Сезанн. Каждую неделю мы все встречаемся в кафе «Батиньоль». В следующий раз мы пойдем туда вместе.

За площадью Шатодэн улица Монмартр имела уже иной, не столь торгашеский характер — она стала более величественной. Магазины были роскошнее, кафе шикарнее, люди лучше одеты, дома красивее. Вдоль тротуара тянулись концертные залы,