Книга Воспитание дикости. Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся - Карл Сафина

он как следует это понял». Вскоре он умер.

Мир

Глава третья

Ничто не является на свет иначе, как из темноты. Закройте глаза. Видите?

Хриплое рявканье павиана прогоняет мой сон. Прежде чем я замечаю хоть какой-нибудь намек на рассвет, троица даманов начинает очередную перекличку. Их сиплые крики в предрассветных сумерках служат отличным будильником. Звонок же, выставленный на моем телефоне, никогда толком не заставляет меня проснуться – разве что спустить ноги с кровати, одеться и пойти куда-то.

Я выхожу из домика и пару минут шагаю сквозь многоголосую темноту к столовой, от силы в два раза более просторной, чем кухня у нас дома.

В этом тускло освещенном помещении мы с Кэт молча прихлебываем скверный растворимый кофе, ожидая, пока появятся Кизза и еще один ассистент. Все ассистенты живут не в лесу, а в пыльных, бедных селениях, затерянных среди плантаций сахарного тростника и уже сжатых кукурузных полей, примерно в получасе езды на велосипеде по грязной дороге, по которой согбенные женщины тащат огромные вязанки хвороста или несут, удерживая на голове, непомерно тяжелые кувшины с водой.

Я лезу в застекленный шкафчик и отламываю от хранящейся там кисти пару маленьких сладких местных бананчиков; осматриваю, не погрыз ли их кто-нибудь, и сую в рюкзак. В последние дни наш запас авокадо пользуется большим успехом у мышей; к счастью для бананов, авокадо хранятся в другом шкафу, на котором сейчас и сосредоточено все внимание грызунов.

Честно говоря, когда я пришел сюда сегодня утром, две мыши всячески старались выбраться из шкафа. Я им помог, к нашему с ними взаимному удовольствию. Видимо, кто-то вечером закрыл дверцы, когда эта парочка уже вовсю пировала внутри.

Пока мы дожидаемся прибытия ассистентов, я выхожу на улицу и задираю голову. Почти полная луна ярко сияла в черном небе всю ночь. Сейчас, когда дело близится к рассвету, она уже зашла, и от этого небо выглядит темнее, чем ночью, хотя горизонт на востоке начинает светлеть. Угасающие звезды все еще заполняют узкий приотворенный вход в бесконечность, который виден мне с поверхности Земли. Там, за пределами нашей планеты, есть одни только факты; все смыслы сосредоточены здесь.

Кэт тоже выходит, тщательно закрывая, запирая и дважды проверяя каждую дверь. Не пройдет и получаса, как павианы начнут проверять дверные ручки во всем лагере. Для них нет большей радости, чем проникнуть в ненадежно запертые дома, особенно в те, где мы храним припасы, и учинить там разгром. Хотя последний раз подобный недосмотр случился год назад, павианы явно запомнили, какие богатства и чудеса ждут их за незадвинутыми засовами и незащелкнутыми замками. Молодняк, естественно, учится всему на примере взрослых. Трудно представить себе, какой это восторг для юной обезьяны – отыскать тайник со сладостями, разорить продуктовый склад или разворошить сложенную стопками одежду. «Для маленьких, конечно, любое проникновение в человеческое жилище – это сплошное развлечение, – говорит Кэт. – Им не лень проверить все двери до единой».

Действительно, не проходит и дня, чтобы павианы не попытались оторвать решетки с наших окон. Люди создают новую среду обитания и новые возможности для поведенческих инноваций. В дикой природе ничто не подвигло бы обезьян научиться пить, опуская хвосты в наши баки с дождевой воды, а потом облизывая их; благодаря людям они до этого додумались. Из-за деятельности человека изменение среды стремительно ускоряется, иногда до катастрофического уровня, но павианы уверенно поспевают за нами. Они неустанно патрулируют наш лагерь в непосредственной близости от его обитателей, опасаясь людей ничуть не больше, чем какая-нибудь в меру пугливая собака. Они нахальны и расчетливы, и у них всегда есть наготове какой-нибудь хитрый план. Современная культура павианов непременно включает в себя коллективное удовольствие от воровства.

Обезопасив наши комнаты и запасы провизии в столовой от обезьяньего нашествия, мы четверо вскидываем на плечи рюкзаки со всем необходимым на день и направляемся в сторону непроглядно темного леса. На опушке мы включаем налобные фонари и углубляемся в заросли. Наш день начнется (а потом завершится) трехмильным переходом через лесной массив.

Большая часть утра у нас уходит на долгий, медленный, тяжелый подъем на склон холма в редеющей темноте. По мере того как небо над головой светлеет ровно настолько, чтобы окончательно пригасить поблекшие звезды, до моих ушей начинает доноситься приглушенный рокот. Совсем негромкий, он звучит как будто со всех сторон сразу, наполняя собой лес. В нем есть что-то странно знакомое, но… Я бросаю вопросительный взгляд на Кэт.

«Гверецы», – объясняет она.

А, ясно. Теперь я понимаю, почему этот звук кажется мне знакомым. Рокочущее урчание гверец напоминает более тихую версию утренней песни других обезьян, обитающих за полмира отсюда, – ревунов, чей похожий на грохот гравия в строительном миксере рев сопровождал нас за изучением попугаев ара в Перуанской Амазонии.

Подъем по наклонной тропе требует немалого напряжения; я чувствую, как рубашка на спине взмокла от пота, в то время как пальцы рук немеют от холода. В прохладе тропического утра я то мерзну, то перегреваюсь, то начинаю мерзнуть и перегреваться одновременно. Когда мы наконец гасим налобные фонари, я вижу облачка пара от своего дыхания.

Лес на рассвете может показаться самым тихим местом на Земле. Но и в нем то здесь, то там проскакивают искры звуков. Как бесконечное множество звезд в небе дает представление об обширности космоса, так и звуки, издаваемые земными живыми существами, позволяют прочувствовать всю глубь тишины между трелями лягушек и насекомых, пока еще не запели птицы. Легкий шепоток и громогласные заявления, приветствия, восклицания – все живое начинает свои ежедневные переговоры. Тишина – это не отсутствие звука. Это отсутствие шума. Есть немало причин полюбить магию молчаливых интерлюдий. Но под всеми причинами залегает первозданная, глубинная музыка темной бархатной тишины. Рассвет – это песня, заставляющая смолкать другие песни. В глухом, удаленном уголке планеты, подобном здешнему лесу, магию все еще можно уловить, почувствовать. За пределами этого неумолимо сжимающегося пятачка первозданности один вид животных умудрился заполнить шумом все промежутки между нотами. И, несмотря ни на что, меня ободряет мысль, что в минуты, когда рассвет, дрогнув ресницами, открывает глаза по всей планете, все тот же вечный хор птичьих и обезьяньих голосов приветствует наступление нового утра.

Высоко в кронах деревьев утро уже настало. А здесь, на нижнем ярусе леса, ночь не спешит уходить. В кронах уже проносится, как гимнаст на трапеции, первый шимпанзе, а рядом с моим лицом, прошуршав крыльями, мелькает летучая мышь. Солнце поднимается над горизонтом все выше, и его свет постепенно просачивается вглубь