Книга Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова

никогда не входили в круг моих интересов. В общем, не густо.

Возможно, я не умела быть или хотя бы казаться женщиной легкомысленной, просто лёгкой, до которых так падки мужчины, думая, что ничем не рискуют, в крайнем случае, отдуваться придётся партнёрше. Мне же были свойственны занудство, вопросительный настрой мыслей, даже попытки философствовать. Речь не идёт о Гегелях, Кантах, Хайдеггерах, я вполне обходилась Бердяевым, почти во всём с ним соглашаясь. Нравился Флоренский, Ницше, Розанов, хотя последний одновременно раздражал, без конца колыша вопросы, которыми задаются все здравомыслящие люди, но Розанов мучается в сомнениях сам и мучает других.

Был один реальный вариант презреть негативный опыт и создать новую семью. Мы с Доном ещё жили вместе с родителями, когда меня непонятным образом разыскал школьный приятель Борис, уже ведущий инженер ленинградской верфи. В модном габардиновом пальто и фетровой шляпе, явно заграничного толка, гость выглядел импозантно. В некотором недоумении, с маленьким сыном на руках, я пригласила гостя в комнату. Мы поболтали о ерунде, вспомнили Мурманск, больше нас ничего не связывало. Нежно глядя на Федю, он спросил, счастлива ли я? Да, счастлива. Борис, человек обстоятельный, хотел убедиться наверняка, что ждать дальше бессмысленно.

Крокодилица с её страстью блюсти чужую нравственность, слушала под дверью. Она не позволяла мне сделать ни шагу в сторону, отслеживая в отсутствие Дона даже телефонные разговоры.

– Зачем так рьяно охранять честь нелюбимого зятя? – спросила я язвительно. – Не ты ли вышла замуж за папу после рождения Петьки?

– Это отец сообщил?

– Допустим.

– Тогда попроси его рассказать, как, между боями, он бегал ко мне ночью и обещал золотые горы, а когда живот вырос – в кусты. Я сняла с пуза маузер и направила ему промежду глаз. Он знал – стреляю я метко, но засмеялся: «Какой прок от трупа? Папашей он точно стать не сможет». Я опустила оружие, но не сдалась: «Тогда напишу товарищу Фрунзе, что ты меня снасильничал, а ребенка не признаёшь». – «Думаешь, поверят тебе, а не мне, комполка?» – «Поверят или нет, а из партии попрут». Вижу, испугался. Лишиться партбилета для твоего отца пострашнее смерти. Пришлось жениться.

Милая моя храбрая мамулечка умела за себя постоять. Её характера я не унаследовала, но чем дальше, тем меньше во мне оставалось смирения. Грызла мысль, что я верна человеку, который меня обманывает. Хотелось сравняться с ним моралью, чтобы не чувствовать себя дурой. Пусть я одна буду знать, так даже лучше, больше удовольствия: с бабами крутит и не в курсе, что сам рогатый. Ха.

Готов ли Дон испытывать боль? Надо нанести рану поглубже, запустить в неё пальцы и, ковыряя кровоточащую плоть, заглянуть в зрачки. Несколько раз я порывалась позвонить Сигурду, но какова степень его порядочности? Если Дон узнает, никогда не простит. Это не тот результат, который нужен. Да и сам шаг в постель случайного человека выглядел спорно. Ничего себе месть – разрешить чужим рукам трогать интимные места и в конце концов почувствовать в себе чужой член, небрежно отмытый. Кому я сделаю хуже – мужу или себе?

Но попугать стоит. И я придумала – изобразить виртуальную измену. Долго трусливо тянула: ещё прибьёт, не успев выслушать запоздалых пояснений. От человека с темпераментом и гипертрофированным самолюбием можно ждать чего угодно. Однажды, в компании друзей, где все в шутку целовались с чужими супругами – Дон с соседкой из кордебалета, а я с Володей Дегтярёвым – муж плеснул мне в лицо вино из своего стакана. Дома, вместо того, чтобы извиниться, замахнулся и тыльной стороной ладони, скользящим ударом, прошёлся по моей щеке.

– Тебе понравилось, ты даже глаза закрыла.

– Я всегда закрываю глаза, когда целуюсь.

– Со мной! Когда чувствуешь вожделение! – закричал Дон. – Но с другими не смей! Ещё раз увижу – убью!

Будучи ревнивцем, муж тщательно скрывал эту слабость, считая, что ревность ставит в зависимость, а зависимым он быть не хотел. Но жизнь пестрит закорючками. После очередной супружеской измены – подлинной или измышленной моим изнурённым сознанием – я присела на кровать, где Дон увлеченно читал Джека Лондона, и осторожно начала:

– Между прочим, не ты один пользуешься успехом. Я тоже серьёзно нравлюсь известному писателю.

Муж оторвался от книги и насмешливо округлил глаза:

– Это даже интересно. Расскажи.

– Он мой любовник! – выпалила я мстительно и испуганно замолкла.

Наступила секунда мёртвой тишины. Дон перестал дышать. Потом громко и отчётливо произнёс:

– Лучше бы ты умерла.

И так пнул меня босой ногой, что я слетела с кровати и приземлилась в середине комнаты, к счастью, на толстом ковре.

Это был человек, о котором я не имела представления. Лицо побагровело, на шее вздулись вены. Дон взъярился, как племенной бык, и требовал – о! что в первую очередь хотят знать все обманутые мужья? – конечно же, имя!

Называть имя нельзя ни в коем случае: овеществлённая измена навсегда застрянет у мужчины в голове, не будет прощена и, очень возможно, отомщена.

Между тем Дон продолжал брызгать слюной:

– Имя, имя!!

Прямо Канио из «Паяцев». Видно, Леонковалло, сочинивший не только музыку, но и оперное либретто, знал, о чём писал.

– Ты с ним не знаком, какая тебе разница?

Муж схватил меня за плечо тонкими, крепкими, почти железными пальцами.

– Имя!

Я заверещала:

– Больно! Руку сломаешь!

– Имя!

– Я всё выдумала, хотела тебя позлить, чтобы ты на своей шкуре узнал, что значит страдать от измены.

Но с людьми, которые живут эмоциями, шутить опасно. Дон рассвирепел:

– Тоже мне мстительница! Я не могу чувствовать как женщина, у меня другие реакции. Я испытываю не боль, а отвращение. Пошла вон!

Мною овладело странное безразличие. Не хотелось думать, хотелось не быть. Я находилась в пограничном состоянии, понимая, что должна умереть, но смерть случиться не может, просто это формула устранения катастрофы. Как сомнамбула, двинулась к чулану. Там из стены торчал костыль, на который вешали стремянку. Я привязала к нему колготки и, обмотав вокруг шеи, бездумно рухнула с перевёрнутого пластмассового ведра. К удивлению, колготки оборвались. На меня с грохотом посыпались веники, тазы и тазики. Кто бы мог подумать, что жизнь прочнее нейлона? Видно, чтобы от неё отказаться, нужна причина более серьёзная, чем безысходность.

Сорвав хлипкую задвижку, в чулан влетел Дон.

– Идиотка! Что я твоим родителям скажу!

Странно, мнение моих родителей его никогда не волновало.

– Ничего не говори. Я же не изменяла.

– А вешалась зачем?

– Боялась тебя потерять.

– Правдолюбка! А ведь я поверил, я привык тебе верить! И ты знаешь, как мне ненавистна ложь.

– Только чужая? А своя?