Книга Олений заповедник - Норман Мейлер

Я кивнул. Голос у меня слегка захрипел, и я поспешил поскорее выбросить из себя слова. Помимо моей воли Айтел был все еще дорог мне, поэтому я немного соврал, сказав:

— Извините, но, возможно, сегодня вы были даже слишком со мной честны. — Его глаза на миг вспыхнули, а я невольно, сам не понимая, поступаю ли я так из жестокости или мне важно быть честным, вынужден был снова причинить ему боль. — По-моему, — сказал я, — нехорошо было строить из себя нечто большее, чем вы есть.

Однако это не явилось для него неожиданностью.

— Да, — сказал он, — ты теперь достаточно взрослый и можешь обойтись без героев. — И, погладив меня по плечу, повернулся и пошел к дому.

Письмо я получил только в конце недели. До того дня у меня была возможность услышать достаточно всего об Айтеле: каждый вечер я читал в своей меблированной комнате что-то о нем. Целую неделю после того, как он дал показания в комиссии, в светской хронике писали о нем, словно он был героем дня, а когда эта тема исчерпала себя, мне попалось лишь несколько заметок. Появилось сообщение о том, что «Сьюприм пикчерс» приобрела сценарий под названием «Святые и любовники», авторы — Чарлз Фрэнсис Айтел и Карлайл Муншин, ставить его будет Айтел, а продюсером будет Муншин Если кого-то удивило, как это Муншин может работать с Айтелом, то большинство журналистов светской хроники разъяснили, что Муншин с Тепписом убедили Айтела дать показания в комиссии. Это была ситуация, в которой лучше было глубоко не копаться, что и не делалось, и об Айтеле какое-то время перестали писать. Время от времени в газетах появлялась строчка-другая, где говорилось, что он занят подбором актеров для картины.

Задолго до этого он переслал мне письмо Илены, и я прочел его целиком, с трудом пробираясь по страницам, исписанным ее почерком. А она писала, вымарывая слова, перечеркивая, строки шли вверх и вниз, она делала примечания, стрелки на полях, ставила скобки, письмо ее было далеко не тем, о чем рассказывал мне Айтел в своей гостиной.

Глава 23

«Дорогой Чарли!

Так и вижу, как ты улыбаешься, читая это письмо. „Вот глупая девчонка“, — подумаешь ты, но в этом нет ничего нового, так как мы оба знаем, что я глупая и неотесанная, а кроме того, я помню, что ты мне как-то сказал: „Илена, не говори со мной как с психоаналитиком и не думай, что ты от этого будешь выглядеть более культурной“. Ну так вот: не забудь, что я по-своему культурная, потому что все католики — люди, так или иначе, культурные. Только ты прав: культурные по-другому, и я надеялась, что люди это поймут, пока ты не подорвал эту идею. Но ты и представить себе не можешь, как мне страшно писать тебе — ты ведь такой критикан, хотя, поверишь или нет у меня в школе были самые высокие отметки по английскому я даже получала пятерки — я тебе об этом не говорила, впрочем, ты все равно не поверил бы, что бы я ни сказала. Неприятно мне так писать, Чарли, потому что выгляжу я рыбной торговкой, как ты мне однажды сказал, но для меня важно то что я в состоянии написать тебе письмо.

Вот только говорю я совсем не то, что хочу сказать. Я села писать это письмо, чтобы поблагодарить тебя, потому что ты был по-своему очень добр ко мне, ты вообще куда добрее, чем ты думаешь, и когда я думаю о тебе, я могла бы, Чарли, по тебе заплакать, вот только пока еще не могу — к чему врать? Я все еще в обиде на тебя, но я надеюсь, что лет через пять или не знаю когда — через сколько-то лет в будущем — смогу думать о тебе и быть благодарной, потому что хоть ты и сноб — и еще какой сноб, Чарли! — ты ненавидел себя за это, как я ненавижу себя за то, что я такая, и я это серьезно.

Понимаешь, я начала писать это письмо по одной-единственной причине. Мне захотелось сказать тебе: не чувствуй себя виноватым, потому что это глупо. Ты мне ничего не должен, а я тебе за многое должна. С тех пор как я живу с Мэрионом Фэем, кое-что очень огорчительное произошло — собственно, это произошло до того: в ту ночь, когда мы были с твоим приятелем Д.Б. и его женой З., и кончилось все так, как мы заслуживали, я ненавижу вспоминать о той ночи… вот только не знаю, наверное, все так в любом случае кончилось бы. Но если в самом деле говорить правду, такое случилось со мной много-много раньше, даже до того, как я познакомилась с тобой, — собственно, накануне ночью, и хочешь знать правду? Мне кажется, я в своей жизни вообще никогда никого не любила. Даже себя. Я не знаю, что такое любовь. Я думала, что любила тебя, но это не так. Потому что, понимаешь, я знаю, что не люблю Мэриона, хотя — и я говорю это не для того, чтобы уязвить тебя, Чарли, но сексуально — а Мэрион с большими причудами, я не хочу пускаться в подробности — только он в одном отношении похож на тебя: ему кажется, если он делает что-то грязное, мир от этого изменится или взорвется, — словом, что-то произойдет. В общем, есть в нем нечто такое, что в определенном смысле с ним так же хорошо, как с тобой. Я знаю, что ты подумаешь. Ты скажешь себе, что, конечно, с ней всегда было так, но это неправда, и когда я в первый раз побаловалась с Мэрионом в ту пору. когда наша с тобой связь только начиналась, мне не хотелось в ту ночь, чтобы мне было с ним хорошо, и хорошо не было, потому что мне хотелось верить, что я полюбила тебя. Я даже соврала тебе потом, сказала, что знаю Мэриона с детства, но это неправда. Я познакомилась с ним в баре тут, в городе, и пошла с ним как-то днем, и я знала, что он сутенер, знала его репутацию, а если б и не знала, он ее не скрывал. А сейчас я знаю, что нечего больше себя обманывать — пропащая я, пропащая, Чарли, я проститутка, самая обычная проститутка, хотя я себя такой никогда не считала. Моя мать всегда говорила, что я — пропащая, и вот вчера я вдруг подумала: что, если она права? — и это страшно, Чарли. Не знаю, как это выразить, но что, если все глупые завистливые люди правы?

В общем, есть кое-что, о чем я тебе никогда не рассказывала. И дело в том, что в тот день, когда я от тебя ушла, в какой-то момент я чуть не рассмеялась при мысли, которая пришла мне в голову. А знаешь, что это была за мысль? „Ну, девочки, снова мы вместе“. Вот что я подумала — это я сказала и Колли, что на сей раз я сама выставляю за ворота мужика. Однако знаешь, какая смешная штука: три или четыре мужика предлагали мне выйти за них, два из них в первую же ночь, а я давала им от ворот поворот, потому что считала — недостаточно они для меня хороши. Один был даже гангстером — ты это знал? Мой доктор говорил мне, что я воображаю себя этакой королевой и императрицей, и тигрицей, которая пожирает людей, и, конечно, он был прав. В глубине души я очень высокого о себе мнения. Хочу дать тебе наилучший пример того, какая я глупая. Когда Колли вышел за дверь и между нами все было кончено, знаешь, что я сделала? Я пыталась покончить с собой. Мне всегда было стыдно рассказывать тебе об этом, но это правда, и самое странное, что я рассказала об этом Мэриону в первый же день, как с ним познакомилась, — рассказала, как после ухода Колли сидела в гостиничном номере, который Колли для меня снимал, в отвратительном номере — Колли ведь так осторожничал, и самое ужасное, что я думала: столько лет я любила его а под конец решила, что ненавижу, но факт остается фактом: ничего я тогда не чувствовала. А потом начала пить одна, чего почти никогда раньше не делала, мне было так одиноко и немножко страшно, но вся беда в том, что у меня начала кружиться голова и так жутко кружилась, что вся комната ходила ходуном, и самое ужасное, что это казалось хуже всего, мне почудилось, что я умру, если комната не перестанет крутиться, и не знаю, как я к этому пришла, только я почувствовала, что надо себя убить, иначе я все равно умру — ну не фантастика? В общем, в номере у меня была упаковка сонных таблеток, и я все их приняла — их было пять или шесть, а когда проглотила, заволновалась, что меня сейчас вырвет, но этого не случилось — только голова стала еще больше кружиться и потом в голову все время лезла одна мысль. Я вспоминала, что в старые времена всегда говорил мне Колли во время ссоры. Он любил повторять: „Не будем сейчас это обсуждать, лапочка. Как-нибудь мы разрешим все проблемы, а теперь я развязываю один узел в моем психоанализе“. Он всегда так говорил, и вот я сидела в том гостиничном номере пьяная как свинья и твердила голосом Колли Муншина: „Не волнуйся, Илена, как-нибудь мы разрешим все проблемы“, а я отвечала ему: „Конечно, Колли, разрешим, потому что я буду преследовать тебя“. И я стала говорить себе, что не могу умереть, потому что если умру, то стану призраком преследовать Колли, и это стало так меня мучить, что я решила: надо позвонить ему и сказать, чтобы не волновался, что я ничем его не потревожу, и я спокойно, мило, разумно с ним поговорю, но как только услышала в трубке его голос, я пришла в ужас, я решила, что разговариваю с моим доктором или со святым Петром, сама не знаю, что я подумала, только я закричала, что сейчас умру, что я приняла яд, и я помню, Чарли, что не могла остановиться — повесила трубку и продолжала кричать, и мне было так плохо, я была просто очумелая, и комната продолжала крутиться, так что мне хотелось стать на четвереньки и молиться, чтоб она остановилась. А когда Колли приехал, он сначала был такой деловой и раза два дал мне затрещину, потому что я, кажется, была в истерике, а затем спросил про яд, и я показала ему тюбик, и, помню, он сказал: „Слава Богу, ты полная идиотка“ — и начал смеяться, а я чувствовала себя хуже, чем когда-либо до или после этого, потому что поняла: никогда и ничего я не сумею сделать правильно, даже убить себя не сумела, а позже я обнаружила, что приняла даже не снотворное, а слабительное, и Колли заставил меня вызвать рвоту и велел принести в номер кофе и вливал его в меня, так что не пришлось даже доктора вызывать. Зачем я тебе все это рассказываю? Даже и не знаю. Вот только пару часов спустя, ночью, когда меня уже больше не мутило, я только очень нервничала, и мне уже было наплевать, что я теряю Колли, я чувствовала лишь ненависть к нему, он даже казался мне совсем чужим, я вдруг почувствовала возбуждение от того, как он вызвал у меня рвоту и смотрел, как меня рвало. И я могу не говорить тебе, насколько мне это казалось противоестественным — ты ведь знаешь, что мне не нравилось, когда ты видел меня без макияжа, и я всегда стремилась уединяться, даже и сейчас мне стыдно писать тебе, — что меня возбудило, когда Колли смотрел, как меня рвало, почему-то это подействовало на меня очень возбуждающе, и я легла в постель с Колли. Вот что я хотела тебе рассказать. Раньше Колли никогда меня так не возбуждал, но я должна сделать одно ужасное признание, и оно может обидеть тебя, но, понимаешь, Колли был очень даже хорош, очень продвинут, как ты, только толстоват немного, и он неотесанный, правда, не такой уж неотесанный. Я всегда актерствовала, изображала, будто мне с ним очень хорошо, да в общем-то так оно и было, потому что виновата-то была я, а не он. Понимаешь, я никогда не доверяла ему, а если девчонка не доверяет мужику, который в нее влез, тогда она, наверно, остается холодной; правда, это сложный предмет и кто я такая, чтобы об этом рассуждать, потому что я не доверяла тебе в первую ночь, когда мы встретились. Я думаю, пожалуй, ты даже не очень мне нравился, ведь я, помню, ревновала Серджиуса за то, что он так увлечен Лулу, а ты казался мне таким высокомерным и смотревшим на меня сверху вниз, но я с тобой не актерствовала. Ты в определенном смысле первый настоящий мужчина в моей жизни, хотя это неправда, потому что той ночью с Колли, о которой я тебе рассказывала, значит, ночью перед нашей встречей с тобой, когда мы отправились на прием, я по-настоящему дала себе волю с Колли, мне казалось, я очутилась на небесах или где-то еще, и у меня вдруг возникло ощущение, что меня ничто не стесняет. Не знаю, как это выразить, но мне казалось, можно найти нечто подобное где угодно; и странное дело: потом мы с Колли долго разговаривали и решили, что он время от времени будет приходить ко мне на ночь и будет мне за это платить — платить, как девице по вызову. По-моему, мы условились о пятидесяти долларах за раз, и, уходя, он вроде бы хотел, чтобы я поняла что больше мы не живем — вот только будем встречаться время от времени на часок, и он сказал, что на другой день пришлет тебя, и ты должен понять, Чарли, что в тот первый день, когда мы были вместе, весь тот вечер на приеме и потом в твоем доме я считала тебя будущим клиентом — кажется, так это называется, — и меня это фантастически возбуждало. Я вовсе не хочу сказать, что играла, потому что этого не было, я была очень возбуждена, но, понимаешь я не знала тогда и не знаю сейчас, было ли это из-за того, что ты такая персона, или из-за ситуации, а на другой день, когда я начала понимать, что ты, конечно, не считал меня девицей по вызову, да и Колли ни слова на этот счет мне не сказал, я была очень подавленна и очень счастлива, в общем, сама не знаю, что я чувствовала. Ты так хорошо ко мне относился и был таким порядочным, что у меня в голове все перепугалось, и вот тут я допустила ошибку: надо было мне тогда убраться, но я представляла себе мой маленький гостиничный номер и боялась, что стану там психом, да и возвращаться в город не хотела — к кому я могла там пойти? Ну и я, конечно, поплыла с тобой по течению и прежде, чем сообразить, что к чему, снова влипла в любовную историю, и я этому не верила, не хотела верить, потому что, понимаешь, в голове у меня все снова стало путаться — ведь в тот последний раз, когда я занималась любовью с Колли, я поняла, что можно проглотить весь мир, если захочешь, если только не станешь слушать, что говорят зануды-мещане, а ты приобщал меня к ним. Терпеть не могу женщин, которые, встретившись с мужиком раза два-три, моментально вбивают себе в голову мысли о замужестве. Вот так вышли замуж моя мать и уйма моих сестер, и какую же унылую жизнь они ведут, все они так боятся жить. Я тоже боюсь, и это глупо. Помнится, была у меня подружка, и у нее был постоянный парень, и я черт-те что устраивала с ними обоими по субботам, когда Колли ходил на свои большие киноприемы, и я знаю, ты не поверишь — я вовсе не хочу напоминать тебе о Доне Биде, но с теми моими друзьями было все иначе, потому что на другой день я чувствовала себя отлично, и мы все трое любили друг друга как добрые друзья, и я никогда не считала, что опустилась с ними. Но для примера скажу, что почти такое же удовольствие, как от ночи, мы получали, завтракая в воскресенье, а все потому, что мы ничего не осложняли, и девчонка очень любила меня, и никто не просил никого решать его или ее жизненные проблемы. А ты именно об этом меня просил, и я об этом тебя просила, и мне это не нравилось, как и тебе. Потому-то я и спала с Мэрионом Фэем в первую неделю нашего знакомства, но я была трусихой: я все твердила себе, что ты — чудо и я влюблена в тебя, что жизнь прекрасна и любовь прекрасна, и, Чарли, я так фальшивила, потому что боялась и цеплялась за тебя, а когда Колли зашел навестить нас, мне не хотелось даже смотреть на него, он казался отвратительным, и казался мне таким толстым и отвратительным потому, что я помнила, какое наслаждение получала и с ним, по крайней мере одну ночь, а мне хотелось верить, что я люблю только тебя.