Книга Сердце Сапфо - Эрика Джонг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Афродита, сорок неустанных лет служила я тебе и все еще жива, чтоб возвестить об этом.
Тех, кого любила я, — кривоногих кузнецов,
и потерянных мальчиков,
и шаманов, лишенных сана,
и леваков-чернокнижников,
и докторов, не способных себя излечить,
и поэтов, что жили, не зная ритма,
и жиголо, танцующих на измятых простынях, —
я их почти забыла,
но никогда не сожалела я о том,
что служила тебе,
ведь эта служба дала мне всю мудрость,
мной обретенную.
Раз как-то женщина пришла ко мне в твоем обличье —
в глазах голубизна морей, как в хмурый день,
розовокожая, что Эос,
взошла она над моей грядой коннектикутской в четыре,
когда я пробудилась, чтоб вознести тебе молитву.
Я в ней узнала твоего двойника и полюбила ее, как себя в зеркале,
— все из любви к тебе.
Но вот теперь хочу оставить я это поклонение,
вернуть тебе мой красный жреческий хитон и золотые ожерелья, серебряные пояса, черные жемчужины и нагой в мир уйти,
стать от поэзии каргой,
рифмы белой ведьмой,
языческим философом бродячим,
бабкой для щенячьей страсти, что обуяла дочь мою.
Но ты — шутница Афродита —
пришли мне нового мужчину,
который мог бы взбунтовать мне кровь,
мои глаза наполнить озорством и кожу зарумянить мне рассветом ложным.
Но что такое мужчина новый, если не беда?
Пятидесятилетняя Сапфо, взрастившая уже
Клеиду драгоценную свою,
влюбилась в лодочника,
доставившего ее к скале,
с которой она прыгнула —
или так гласит легенда.
(Но что Овидий и Менандр знать могли о жаре поэтического сердца, пылающего в женской груди?)
Забери ты этого Фаона!
Агатоглазого стареющего Адониса,
охмуряющего меня словами!
Но вот я это говорю,
а ты самым потаенным своим взглядом ловишь мой.
«Ну, еще разик, насладись, — поддразниваешь ты меня.
— Кто знает, какие гимны в мою честь
Теперь ты сложишь,
Высот достигнув мастерства?
Что есть поэта жизнь,
как не жертва богине, которой служит он?
Ты думаешь, что это твой свободный выбор?
Но и бессмертные покорны ее капризной воле».
В апреле, когда на каждом склоне Средиземноморья кровь Адониса кипит, закипает и моя.
Не истекая кровью,
никто любить вот так не может.
Даже Афродита истекает кровью в том месте, где кабан громадный клыком пронзил ее любовь.
Но она живет в извечной боли —
проклятии богинь.
Адонис спит.
Лета — вот смертных молоко.
Говорят, Фаон был не обычный лодочник,
а демон,
что бороздил поверхность вод между Большой землей и Лесбосом.
Я как-то появилась в обличий старухи:
из подбородка поросль волос,
во рту зубов гниющих остатки,
грудь коровьем выменем волочится чуть не по земле,
ноги жёлты и в мозолях,
а в руках коричнево-крапчатых
— лира с оборванными струнами.
Но Фаон мне улыбнулся так,
будто была я двадцатилетней девой.
Сиянье глаз его опять в меня вдохнуло молодость.
О поцелуе одном просил он лишь, меня доставив назад на Лесбос.
И за труды дала ему я алебастровую шкатулку с волшебным снадобьем для приворота женщин.
Фаон вполне срывать бы мог без счета юности цветы
И если он в Сапфо влюбился,
то влюбился искренно и не за юность ее,
а за поэзию и дар предвидеть.
Но Сапфо была мнительности рабой,
как и все вы, поющие себя.
И вот когда он как-то поздно,
сверкая потом мускулистым рук, пригнал,
причалил лодку, полную цветов,
она меня, дочь Зевса, прокляла как обманщицу,
и прокляла Фаона за ложь,
и щеки обожгла его жгучими слезами почти старухи.
Она вообразила дев,
ровесниц ее дочери,
на его постели из морских цветов —
и с Левкадийской скалы навстречу смерти прыгнула,
чтоб насолить ему.
Я — Афродита,
я объезжаю небеса в золотой колеснице,
влекомой воробьями,
что биеньем крыльев покоряют воздух.
Я вижу прошлое и то, что лишь грядет,
и если захочу, сердца мужчин могу я наклонять к покорности.
Но власти здесь моей предел:
Я не могу спасти поэта,
которая своими песнями себя же соблазнила.
Когда мы расстаемся с любовью?
Моя дочь пустилась в приключенье с петухом, что неустанно,
утром, в полночь, в полдень своим кукареку окрестность оглашает,
и ни я, ни Афродита не в силах отменить вечностоянья волшебство с каплей лунной росы на головке.
Но я мудра,
хотя еще и не старуха,
и жажду я стихов сильнее,
чем любовник жаждет слов,
сильнее, чем та липкая роса,
которую мужчины выделяют из интимных мест своих.
Качаюсь на обрыве любви, решая,
отдаться ли полету.
Кровь моя вскипает только к поэзии и власти.
Мой черный хмель ночной —
он может удовольствоваться и одиночеством.
А ты, златая Афродита,
с твоими лебедями,
важнее для меня как муза,
