Книга Солнце и смерть. Диалогические исследования - Ганс-Юрген Хайнрихс

Там, где у японцев был их солдатский дзен, у нас в Западном мире был Крестовый поход – тип жертвенной мистической акции, который мы недооценили бы по достоинству, если бы сочли, что эта идея угасла в Средние века. Когда генерал Эйзенхауэр после Второй мировой войны опубликовал свои мемуары под названием «Крестовый поход в Европу», это вовсе не было для него метафорой. Однако следует учесть, что речь здесь идет о мыслительных формах онтологии феодальных времен, которые были занесены из прошлого – и смогли пережить возрождение прежде всего в тех обществах, которые сильно запоздали с модернизациями – таких, как Германия и Япония. Вообще говоря, возвращение мистики действия сильно облегчается благодаря тому, что во время войны все государства охотно используют героические и жертвенно-холистические языки. В ходе войны бьет час истины для philosophia perennis[254]

Короче говоря, когда Брайан Виктория раскрывает локальные связи между буддизмом и национализмом, то это оказывается главой в запоздалой и догоняющей критике религии Дальнего Востока, который так часто идеализировался европейцами. Есть и совсем недавние попытки подобным же образом просветить темную сторону тибетского ламаизма и других теократических систем. Вспомним о том, что не так давно в индийской резиденции далай-ламы произошли жестокие убийства – с монахов живьем содрали кожу приверженцы конкурирующей тибетско-буддистской секты. Тут можно найти такой материал для романа ужасов, что даже и представить себе не смогут любители восточной духовности. Острее всего расписывают подобные шокирующие феномены те разочарованные идеалисты, которые когда-то отвратились от перекритикованных западных религий, в особенности – от иудаизма и христианства, и со всем энтузиазмом обратились к недокритикованному Востоку. Некоторых из них ожидает пробуждение от иллюзий – которое, однако, не стоит путать с просветлением.

Задача мышления, однако, является куда более общей – необходимо преодолеть всю жертвенно-холистическую форму мышления как таковую, а вместе с ней – и всю парадигму двузначных интерпретаций мира, раскрашивания его только в два цвета. От нее же идет наша передающаяся по наследству паранойя, которая, в свою очередь, порождает воинствующую серьезность и все, что с ней связано – готовность искоренять что-то внутри или вокруг себя. То, что в медицине именуется паранойей, с точки зрения теории сознания есть следствие чересчур тесной привязки культурных субъектов к их картинам мира, к их сообществам и к их морали – Луман назвал бы это идентификацией с мироописаниями первого порядка. Отвратиться от систем, ориентированных на принесение жертв, удастся только тогда, когда утратит силу метафизика борьбы и военный холизм, – если сказать более обобщенно: политический холизм исторических групп, – но при этом не произойдет попадания в западни индивидуализма и нигилизма, – все современные философы состязаются, кто лучше решит эту проблему. Естественно, такая задача встала и перед проектом «Сфер». Наше наисерьезнейшее намерение состоит в том, чтобы подорвать серьезность дуальности , которая мертвит. У каждой эпохи мира есть свое представление о том, что должно считаться наиболее серьезным: для нас преодоление логики «друг – враг» – задача, серьезней которой просто невозможно ничего себе представить. Враг как гештальт – это внешнее выражение собственной способности давать оценки исключительно в двоичной системе: либо – либо.

Что касается общей части поправок, которые следует внести в старую метафизическую модель, то большинство мыслителей современности сходятся в том, что нам следует признать допустимость второго онтологически и допустимость третьего логически – то есть нам следует допустить не только существование бытия, но и существование Ничто. Бытие есть и Ничто есть. И на теоретическом уровне, наряду с «да» и «нет», всегда дано нечто третье. Тем самым мы признаем приоритет реальности различия по отношению к ценности идентичности и даем возможность существовать реально Различию, Единичному и Ничто. Таким образом, поставлен заслон сведéнию единичного в одну субстанцию; довольно давать пищу локально-монистическому Молоху.

В остальном же параллели между империализмом императорской Японии и европейским фашизмом обманчивы, и это заметно по ворчливым рассуждениям господ Гесса и Гитлера. У последнего все с самого начала сводилось к гангстерскому холизму и реакционному сколачиванию империи, тогда как Гесс не совсем безосновательно говорил о тоталитаризме как новой идее – ведь фашистоидное[255] связывание традиционного холизма с современной концепцией всеобщей мобилизации представляло собой нечто такое, чему не было аналога в истории политических идей. Это была импровизация выскочек, которые при помощи идеалистических операций хотели создать себе некоторую почву под ногами. Гитлер, Гесс и компания были выскочками и преступниками, заинтересованными в создании такого мировоззрения, которое было бы совместимо с методами достижения успеха любой ценой. На Востоке ситуация выглядела совершенно иначе. Многие приверженцы «императорского пути» в Японии были еще трагическими холистами старой чеканки. Для них Целое существовало в иллюзорно субстанциальной форме, во благо которой отдельный индивид должен был пожертвовать собой в соответствии с кодексом героя. По крайней мере, в это верили многие воины. Историческая ситуация, более продвинутая, чем они, оставила их в дураках. Напомню, что Айван Моррис[256] в книге «Дворянство времен крушения» вписал пилотов-камикадзе 1944–1945 годов в традицию прославления благородного заката и гибели, которая восходит к раннему японскому средневековью. В психоаналитическом плане хотелось бы заметить, что во всех феодальных системах суть дела состоит в том, чтобы интегрировать в культуру изначально мазохистские энергии, проведя грандиозное по размаху кодирование. Это преобразование и порождает все столь превозносимые идеи высокого служения. Вплоть до 1945 года восточные воины – по крайней мере, некоторые из них – могли совершить самопожертвование только потому, что это – безукоризненный благородный поступок. Здесь надо учесть, что для получивших традиционное воспитание японцев тогда представлялась невозможной сама мысль о том, что в своем собственном государстве может существовать преступная агентура; ведь культура повиновения на Востоке сохранилась значительно лучше, чем на Западе, где она уже дала трещины. Не позднее XIX века, когда появляются либерализм и анархизм, наметились подходы к созданию антикультуры, ориентированной на критическое отношение к авторитетам. Трагедию пытались превратить в фарс, изображая жертвенно-холистическую машинерию чудовищной и невыносимой. Много позже стало известно, что тысячи героев-добровольцев, которые должны были со своими бомбами обрушиться на американские корабли, часто помогали себе не только благородными размышлениями, но и алкоголем, а также наркотиками; поддержанию их прорыва способствовали психологическая обработка, китч церемонии прощания и растроганный вид присутствовавших на ней девушек. Тем не менее число подлинных романтиков, которые добровольно предназначили себя для занятий благородным спортом смерти, все же было значительным. Право, не знаешь, что и думать о таком человеке, каким был тот 22-летний пилот из боевой эскадрильи «Семь жизней», который погиб в феврале 1945 года, оставив после себя хайку: