Книга Внутренняя линия - Владимир Свержин

— Сейчас. — Татьяна Михайловна подошла к столу и положила на него свой узелок с вещами. — Окажите любезность, присветите мне.

Она развязала концы платка и вытащила обтянутый сафьяном альбом с серебряным, покрытым эмалью гербом на крышке.

— Время ли сейчас фотографии смотреть, — покачал головой Судаков.

— Ну что вы, это не просто альбом! — улыбнулась ему женщина, как малому ребенку. — Здесь весь род Згурских с начала семнадцатого века: фотографии, миниатюры. Но не в этом суть.

Татьяна Михайловна приоткрыла крышку, положила указательный палец на расколотый дуб, украшавший один из гербовых шлемов, и чуть заметно сдвинула его в сторону. Внутренняя деревянная пластина отпала сама собой, лишившись задвижки.

— Ишь ты, тайник!

— Да! — гордо ответила Згурская. — Мне когда — то Володечка показал. Тут пергамент лежал. В нем Федор Згурский — первый из живших в России — восьмому из своих потомков завещает прийти к нему, дабы принять в дар великое откровение, им собственноручно на склоне дней записанное.

— Вот же незадача, — пробормотал Судаков, чувствуя неловкость от соприкосновения с обветшалыми дворянскими тайнами. — Связался я тут с вами…

— Прекратите немедленно, — тихо сказала Татьяна Михайловна.

Судакова от неловкости бросило в жар, как лет тридцать уже не бросало. Краском порадовался, что в сумерках этого никто не видит.

— Дом стоит на том самом месте, где был терем Федора Згурского, — продолжила Татьяна. — Его похоронили в склепе под церковью святого Федора Стратилата. Во время наполеоновского нашествия и церковь, и все окрестные здания сгорели, но генерал от кавалерии Георгий Згурский в восемьсот четырнадцатом году отстроил вот этот особняк, а церковь перенес дальше. В середине прошлого века его получил по наследству отец Владимира. Вместе с усадьбой ему достался и альбом, отец показал его своему наследнику — моему будущему мужу. Владимир как раз и есть восьмой потомок Федора Згурского, так что древнее послание адресовано ему. Когда мой муж выбирал комнаты для жилья, то остановил выбор на комнате в левом крыле здания, на первом этаже. Однажды ему приснилось, что под полом находится вход в подземелье. Владимир вскочил с постели, шпагой сорвал плинтус и увидел кольцо. Потянул за него: каменная плита, в которую оно было вмуровано, легко поднялась. Открылась лестница под стену. Он спустился в подземелье, а там — крипта и склеп, закрытый кованой решеткой. И какие — то жилые комнаты… Туда он не пошел.

— Вероятно, это тайник, — предположил Дехтерев. — Такие часто сооружались в семнадцатом и восемнадцатом веках, чтобы в случае вражеского набега отсидеться в безопасности.

— Может быть. Володя не очень хорошо рассмотрел. Говорит, там страшно было.

— Ну, понятное дело, спужался малец. Хорошо еще штаны не обделал, — сочувственно ляпнул Петр Федорович и тут же пожалел об этом.

— Да как вы смеете! — вспыхнула Татьяна Михайловна. — Владимир Игнатьевич — человек известной храбрости. Но он сказал, что там как — то странно.

— Странно, не странно. Идемте уж! — досадуя на себя, поторопил краском.

— И правда, надо идти. Только ради бога, очень тихо! — попросил Дехтерев. — В здании уже поселены участники экспертной группы, а внизу, у входа, дежурят два сотрудника НКВД.

— Всего двое… — пробурчал Судаков.

— Выкиньте из головы, — строго ответил профессор. — Ступайте очень осторожно. Где нет ковровых дорожек, держитесь стен — там полы скрипят меньше.

Потайной лаз нашелся быстро. Крышка поднялась легко и бесшумно: каменную плиту тянули вниз специально устроенные под полом противовесы.

— Добротная лестница, — заметил, спускаясь, бывший начальник Елчаниновской милиции. — Из лиственницы, что ли? Так и есть — из лиственницы.

— Какая разница? — полюбопытствовала Татьяна.

— Ну, это как сказать… Справная вещь. — Судаков оглянулся по сторонам и рассмотрел при слабом свете лампы какую — то церковную утварь, иконы в окладах. — Надо ж, не думал, не гадал, что буду в церкви жить.

— Нет — нет, — спускаясь вслед за Судаковым, возразила Татьяна Михайловна. — Посмотрите дальше, в углу должна быть дверь.

— Ага, есть. Эва, да тут вход — хоть на коне езди! Сажени в полторы, не меньше!

— Здесь, вероятно, был выход из — под крепостного вала, — ответила Згурская. — Триста лет назад.

— А вон и комнаты! — Судаков ткнул пальцем в едва просматривающиеся темные провалы дверей. — А там, кажись, решетка. Точно, решетка. — Он поднес лампу ближе. — И, кажись, мертвяк лежит. — Петр Федорович чуть заметно поежился от суеверного холодка, пробежавшего по спине. — Ну да ничего. Мы его не потревожим, а так он, по всему видать, сосед тихий. Недельку — другую пересидим, глядишь, все уляжется… Мне здесь тоже раздолье, — он кивнул в сторону комнат, — какую хошь выбирай.

— Хорошо, что вас здесь все устраивает, — неловко улыбнулась Татьяна Михайловна. — Я наверху расположусь, еду вам буду приносить. Василий Матвеевич обещал позаботиться.

— Да не волнуйтесь. Возвращайтесь уже. Время позднее, пора и отдохнуть.

— Вам здесь одному не будет страшно?

— Так, если что, с соседом поболтаю, — ухмыльнулся Судаков, подкручивая кавалерийский ус.

— Зря вы так, — пожурила его Згурская. — Ну, счастливо оставаться.

Она сделала несколько шагов к выходу и остановилась:

— Петр Федорович, вы сейчас слышали?

— Что?

— Не знаю, как и сказать… Как будто глубокий вздох.

ГЛАВА 23

«Мы возвратились на круги свои!»

Граффити в аду

Середина мая 1924

Тимошенков утер пот со лба:

— Рулевые тяги проверили?

— Конечно! — утвердительно кивнул представитель государственной приемки.

— А тормоза? Здесь, видите ли, следует обратить особое внимание на крепления. Очень капризный узел. — Сергей Артемьевич поймал себя на мысли, что сегодня, буквально с того момента, как пограничный сторожевой катер в Маркизовой луже[29]остановил аргентинский грузовой пароход «Эсперанса», без умолку болтает по — русски и ничего не может с этим поделать.

Тимошенков чувствовал, что получает физическое удовольствие от разговора на родном языке. Это было нечто сродни легкому опьянению, оттого он все время улыбался и бросался объяснять подробности, и без того понятные опытным техникам.

— Сергей Артемьевич! — поправляя массивные очки в роговой оправе, окликнул его учетчик с неизменным гроссбухом под мышкой. — Вас тут один товарищ спрашивает.