Книга Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века - Алиса Ганиева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Яков Агранов через несколько лет станет другом семьи Бриков и Маяковского, и он же будет проводить расследование гибели поэта. Лиля ласково называла его Яней. После самого последнего расставания — отъезда Бриков за границу в феврале 1930-го — Маяковский писал Лиле:
«Валя (жена Агранова. — А. Г.) и Яня примчались на вокзал уже когда поезд пополз. Яня очень жалел что не успел ни попрощаться ни передать разные дела и просьбы. Он обязательно пришлет письмо в Берлин»[403].
Яня стал к тому времени начальником секретного отдела ОГПУ и курировал творческую интеллигенцию. Именно он в начале двадцатых годов составлял для Ленина список ученых и писателей для высылки из страны. Поднявшись на «философском пароходе» и деле Таганцева, Агранов развернулся на всю катушку — в 1934 году стал первым заместителем наркома внутренних дел Ягоды, руководил следствием по убийству первого секретаря Ленинградского обкома ВПК(б) Сергея Кирова, участвовал в организации процесса над старыми большевиками Григорием Зиновьевым и Львом Каменевым, да, по сути, и всех мало-мальских громких процессов того жуткого времени, выписал ордер на первый арест Осипа Мандельштама. В 1937-м, когда чистки коснутся самих чекистов, Валю и Яню арестуют, а через год расстреляют. Валю, правда, реабилитировали в 1957 году, а вот в реабилитации самого Агранова отказывали три раза (принятое в 2013 году решение о реабилитации было через несколько месяцев аннулировано Верховным судом РСФСР).
Этот кровавый Яня был одним из ближайших друзей Лили и постоянно ошивался у них в Гендриковом и на даче в Пушкине. К примеру, когда Полонская пришла к Лиле на разговор, Агранов с женой сидел в столовой. А телеграмма о смерти Маяковского, прочитанная Бриками в Берлине, была подписана именами: «Лева и Яня», то есть Гринкругом и Аграновым. (Вениамин Смехов в разговоре со мной утверждал, что подпись Агранова нужна была лишь для того, чтобы ускорить телеграмму; так ему в свое время объяснял сам Гринкруг.)
Но Яней дело не ограничивалось. Одним из друзей семьи был Валерий Горожанин, с которым Маяковский познакомился в Харькове в середине 1920-х годов, в 1927-м они даже вместе проводили отпуск в Ялте и писали сценарий фильма «Инженер д’Арси». Горожанин был старый большевик, приговоренный к расстрелу Деникиным, работал в украинском ГПУ, потом перевелся в Москву и стал начальником особого бюро Наркомата внутренних дел, занимавшегося внешней разведкой. Расстреляли его в том же 1937-м. Маяковский посвятил ему стихи «Солдаты Дзержинского»:
Чем же Ося занимался в ЧК? В его обязанности входила слежка за бывшими буржуями — но, видимо, не только. Лиля описала эпизод из его практики: «Ося вспомнил, как одна баба написала в Чеку донос на мужа, что он “приставал к ней под светлый праздник 1-го мая”. Догадались, что в этот год 1-ое мая совпадало с первым днем пасхи!»[404] Осина работа на Лубянке ни от кого из друзей не скрывалась. Чекисты в то время считались героями, знакомством с ними гордились. Лиля запросто говорила при гостях: «Подождите, скоро будем ужинать, только Ося вернется из ЧК». Один раз кто-то даже повесил на их входной двери эпиграмму:
В авторстве подозревали Есенина, который и сам был горазд водиться со всякими блюмкиными.
Неизвестно, какими именно подвигами отметился Ося на чекистском фронте, но знакомым он помогал. Наверняка и Елену Юльевну Каган устроили в лондонский АРКОС не без его участия. В АРКОСе в ту пору, когда с Британией не было дипотношений, явно занимались не только закупкой товаров. Недаром британские спецслужбы нагрянули туда с обыском. Именно по Осиной протекции родители и сестра Пастернака в 1921 году смогли выехать за границу. А вот довольно занимательный эпизод из воспоминаний переводчицы и свояченицы Валерия Брюсова Брониславы Погореловой, писавшей: «О Маяковском поговаривали, что у него — очень крепкая, романтическая связь с молодой художницей, женой крупного чекиста»[405].
Она встретила его зимой на улице в роскошной шубе и с новыми зубами и решила, что такой человек уж точно сможет оказать протекцию старому другу ее семьи, случайно оказавшемуся в тюрьме без всякой вины. Дело было в ведении Московской ЧК; именно там работал Ося — как называет его Погорелова, «следователь, у которого проживал Маяковский». Она вспоминает:
«Стоял конец зимы. Кругом слякоть, понурые, убого одетые люди. Мерзли мы в ту пору и на улице, а еще больше — в нетопленых квартирах. Голодали, жались в страхе, и мало кто спал по ночам. Создавалась всюду невыносимая, удручающая атмосфера.
Когда же передо мной открылась дверь в квартиру следователя Б[ри]ка, я очутилась в совершенно ином мире. Передо мной стояла молодая дама, сверкающая той особой, острой красотой, которую наблюдаем у блондинок-евреек. Огромные, ласковые карие глаза. Стройный, гибкий стан. Очень просто, но изысканно-дорого одета. По огромной, солидно обставленной передней носился аромат тонких духов.
— Володя, это к тебе, — благозвучно позвала блондинка, узнав о цели моего прихода.
Вышел Маяковский. В уютной, мягкой толстовке, в ночных туфлях.
Поздоровался довольно величественно, но попросил в гостиную. Там, указав мне на кресло и закурив, благосклонно выслушал меня. Причем смотрел не на меня, а на дорогой перстень, украшавший его мизинец.
Появилась очаровательная блондинка.
— Дорогая, — обратился к ней Маяковский, — тут такое дело… Только Ося может помочь…
— Сейчас позову его…
Во всём ее существе была сплошная радостная готовность услужить, легкая, веселая благожелательность.
Очень скоро она вернулась в сопровождении мужа. Небольшого роста, тщедушный, болезненного вида человек с красноватыми веками. Лицо утомленное, но освещенное умом проницательных и давящих глаз. Пришлось снова рассказать свою печальную историю и повторить просьбу.
С большим достоинством, без малейшего унижения или заискивания Маяковский прибавил от себя:
— Очень прошу, Ося, сделай, что возможно.
А дама, ласково обратившись ко мне, ободряюще сказала:
— Не беспокойтесь. Муж даст распоряжение, чтобы вашего знакомого освободили.
Б[ри]к, не поднимаясь с кресла, снял телефонную трубку…
С этого острова счастья, тепла и благополучия я унесла впечатление гармонически налаженного ménage en trois (семьи втроем. — А. Г.). Каждый член этого оригинального союза казался вполне счастливым и удовлетворенным. Особенно выиграл, казалось, в этом союзе Маяковский. Средь неслыханной бури, грозно разметавшей всё российское благополучие и все семейные устои, он неожиданно обрел уютный очаг, отогревший его измученную, ущемленную душу бродяги»[406].
