Книга Шпионами не рождаются - Игорь Атаманенко

Словом, подал Коршунов себя в наихудшем свете — выступил в роли лектора сельского клуба, а не вербовщика великой актрисы. И, надо сказать, Раневская его сразу раскусила и сразу догадалась, к чему клонит ее визави, но виду не подала.

Ведь стукачество в артистической среде всегда, даже при царях, было очень распространенным явлением, о нем не таясь говорили все представители богемы, оно было притчей во языцех.

А уж в Театре имени Моссовета, да вокруг Фаины Георгиевны… Там вообще агент на агенте сидел и агентом погонял! Ей ли было не знать, что все ее коллеги-артисты уже давно завербованы-перевербованы… Так что это Коршунов считал, что он ведет игру с закрытыми картами, имея старшие козыри на руках, — для нее все его потуги были секретом Полишинеля…

Полагаю, что, вслушиваясь в страстный монолог Коршунова, она прикидывала, как ей элегантней и артистичней уйти от предложения, которое, конечно же, должно последовать в заключение пламенной речи этого опера-недоучки.

Для начала она провела небольшую разведку боем. Спросила: «Молодой человек, а где вы были раньше, когда я еще не успела разменять седьмой десяток?»

«Что вы, Фаина Георгиевна! — вскричал переполошившийся Коршунов, которому показалось, что пароход уходит от причала прямо на его глазах. — Вам больше тридцати никто не дает, поверьте… Вы — просто девочка по сравнению с другими артистками вашего театра!»

Ну ты ж представляешь, Олег Юрьевич, как можно такую глупость в глаза бабушке сказать…

Назвать девочкой знаменитую актрису — это ж верх бестактности!

А Фаина — ничего. Девочка я для вас, ну что ж, значит, девочка, так тому и быть… Женщине, в конце концов, столько лет, на сколько она выглядит…

Закуривает она очередную «беломорину», хитро прищуривается и при этом так спокойно говорит:

«Мне с вами, молодой человек, все понятно… Как, впрочем, и со мной тоже… Сразу, без лишних слов, заявляю: я давно ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству и предложат сотрудничать! Я лично давно к этому готова, разоблачать происки ненавистных мне империалистических выползней… Можно сказать, что это — мечта, преследующая меня с детства. Но… Есть одно маленькое «но»!

Во-первых, я живу в коммунальной квартире, а во-вторых, что важнее, я громко разговариваю во сне…

Вот и давайте, коллега, а по-другому я вас, молодой человек, и не мыслю, с тех пор как мы встретились. Да, вы — мой коллега! Так вот, давайте вместе, по-чекистски, поразмыслим.

Представьте, вы даете мне секретное задание, и я, будучи человеком обязательным и ответственным, денно и нощно обдумываю, как лучше его выполнить, а мыслительные процессы, как вы, конечно, знаете из психологии, в голове интеллектуалов происходят беспрерывно — и днем и ночью… и вдруг! И вдруг ночью, во сне, я начинаю сама с собой обсуждать способы выполнения вашего задания…

Называть фамилии, имена и клички объектов, явки, пароли, время встреч и прочее…

А вокруг меня соседи, которые неотступно за мной следят вот уже на протяжении многих лет.

Они же у меня под дверью круглосуточно, как сторожевые псы, лежат, чтобы услышать, о чем и с кем это Раневская там по телефону говорит!..

И что? Я, вместо того чтобы принести свою помощь на алтарь органов госбезопасности, предаю вас! Я пробалтываюсь, потому что громко говорю во сне… Нет-нет, я просто кричу обо всем, что у меня в голове…

Я говорю вам о своих недостатках заранее и честно… Ведь между нами, коллегами, не должно быть недомолвок, как вы считаете? Вы поймите меня правильно. Я хочу, чтобы наше с вами будущее сотрудничество развивалось на принципах взаимного доверия и искренности, или я ошибаюсь? Если я ошибаюсь — поправьте меня, уберегите меня от совершения в будущем роковой ошибки! Но что делать, если мои родители, будь они прокляты, передали мне такой порок — громко разговаривать во сне? Я уже обращалась к врачам, к светилам медицины — все пустое, ничего поделать не могут… Никакие снотворные и транквилизаторы не помогают… Может быть, у вас, товарищ Коршман, извините, товарищ Коршунов… имеются какие-то спецпрепараты, чтобы не выбалтывать секреты во сне?..

Страстный и сценически искренний монолог Раневской произвел на Коршунова неизгладимое впечатление, с явки он ушел подавленный и напрочь разбитый железными аргументами кандидатки на вербовку.

Доложив о состоявшейся вербовочной беседе Грибанову, он в заключение доклада сказал:

«Она согласна работать на нас, я это нутром чувствую, Олег Михайлович! Но… Есть объективные сложности, выражающиеся в особенностях ее ночной физиологии. Надо что-то делать… Да и потом… Как-то несолидно получается… Негоже все-таки нашей прославленной народной артистке занимать комнату в коммунальной квартире… Полагаю, что ради того, чтобы привлечь Раневскую к секретному сотрудничеству и эффективно ее использовать в наших интересах, надо бы ей выделить отдельную квартиру… У меня — все!»

«Что ж, подумаем», — ответил неопределенно Грибанов, но через месяц Раневская праздновала новоселье в высотке на Котельнической набережной…

И тогда Коршунов вновь пошел на приступ, стал названивать в Театр Моссовета, где работала Раневская, чтобы, значит, встретиться с нею и формально узаконить состоявшуюся вербовку отбором подписки о добровольном сотрудничестве, неразглашении и т. д. Ну, в общем, сделать все, как положено…

Однако каждый раз выяснялось, что Фаина Георгиевна пока не может с ним встретиться либо по причине своей занятости, либо по состоянию здоровья: то она готовится к премьере, то у нее сплин, то насморк.

Когда же, наконец, в телефонной трубке он услышал ее воркующий голос, очень доверительно сообщивший ему, как коллеге и товарищу по борьбе, что у нее начались какие-то «критические дни» и поэтому она просит вновь перенести свидание, он рассвирепел и в сердцах бросил ей, что послезавтра приедет к ней домой, в новую отдельную квартиру для окончательного расчета…

Не знал молодой капитан с начальным школьным образованием, с кем столкнула его судьба и какой прожженной бестией оказалась обхаживаемая им «кандидат на вербовку»…

На следующий день после разговора Коршунова с Раневской, рано утром, в приемной КГБ при Совете Министров СССР появился какой-то мужчина с испитой рожей и неопределенного возраста — от пятнадцати до восьмидесяти пяти лет — и попросил принять от него заявление. Настаивал, чтобы оно было обязательно зарегистрировано, потому как дело чрезвычайной государственной важности…

Заявление через час уже лежало на столе у Грибанова, потому что именно ему и было адресовано…

Не буду, Олег Юрьевич, напрягать память и цитировать этот пасквиль, скажу лишь одно: это было коллективное заявление жильцов высотки на Котельнической набережной, где уже месяц проживала Раневская…

В своем коллективном обращении квартиросъемщики (всего десять подписей), проживавшие над квартирой Раневской, дружно уведомляли органы госбезопасности, что прямо под ними проживает некая дама, артистка (фамилия Раневской в заявлении не указывалась), которая ночи напролет громко разговаривает сама с собой о происках империалистических разведок и о том, что она с ними, с этими ненавистными разведками, сделает, какую кузькину мать она им покажет, как только ее примут в органы госбезопасности внештатным сотрудником…