Книга Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942) - Владимир Хазан

Известный исследователь проблемы террора Вальтер Лакер в книге «The Age of Terrorism», прослеживая дальнейшие судьбы тех известных террористов и анархистов, кто не стал жертвой своей небезопасной «профессии», называя, кстати сказать, и имя Рутенберга, перечисляет множество случаев их трансформации в иные социальные статусы и (очевидно?) в иные нравственно-психологические состояния. Вот что он, в частности, пишет:

Последующая судьба некоторых из ведущих террористов прошлого весьма интересна. Дуррути, пламенный испанский анархист, был убит при защите Мадрида3, а Маригелла погиб в перестрелке с бразильской полицией4. Джоан Моуст5 и О'Донован Росса6, два видных ветерана террора, с годами несколько поутихли. Джозеф Кейси, вождь фенийцев7, поостыл в своем парижском изгнании; под именем Кевина Игена он фигурирует в «Улиссе» Джойса: «…он прокрался с полковником Ричардом Берком, таном своего клана, к стенам Клеркенуэллской тюрьмы и сквозь туман видел, припав к земле, как пламя мщения швырнуло их вверх»8. Кропоткин9, Эмма Гольдман и Александр Беркман10 в последующие годы являются сторонниками ненасильственных методов. Ряд оказавшихся в XIX веке в США ирландских террористов пошли в американскую политику – некоторые стали конгрессменами, другие – дипломатами. Среди тех, кто жил ради того, чтобы увидеть образование свободного ирландского государства, многие были убиты в междоусобной войне; те же, кто выжил, составили политическую элиту нового государства. Сенатор Макбрайд, бывший начальник штаба IRA (Irish Republican Army – Ирландской республиканской армии), стал крупнейшим общественным деятелем международного масштаба и лауреатом Нобелевской премии мира11. Руководители Irgun12 и Stern Gang13 вошли в оппозицию кнессета, парламента Израиля, других привлекла военная карьера или бизнес. Русский еврей-террорист в раннюю пору своей жизни, Пинхас Рутенберг, проявил себя в Палестине как выдающийся промышленный деятель и основатель местной электрической компании. Андреа Коста14 и Поль Брюсс15, возглавлявшие движение антипарламентариев в 1880-е годы, вскоре сами стали членами парламента. Брюсс, которому принадлежит выражение о «пропаганде делом», впоследствии поздравлял короля Испании с тем, что тому удалось выйти целым и невредимым из теракта. Некоторые из уцелевших русских террористов 1880-х годов совершили резкий крен вправо, многие же сделали себе имя в науке. Кропоткин имел широкую известность как географ. Следует упомянуть имена Морозова16 и Штернберга17, а также присовокупить к этому перечню академика АН СССР биохимика А.Н. Баха18, этнографов Богораза-Тана19, Иохельсона20 и Кроля21 и бактериолога Хавкина22 (Laqueur 1987: 88).

Из этого обзора вытекает не требующая особых доказательств мысль о том, что бывшие террористы, считавшие, что наганом и бомбой можно изменить мир, нередко впоследствии переоценивали ценности, отказывались от былого экстремизма и становились вполне мирными и законопослушными гражданами. В рядах таких «переоценщиков» своих прошлых убеждений, перешедших в совершенно иной политический лагерь, оказался и Рутенберг.

Открыв для себя иную жизненную проблематику и перспективу, Рутенберг сохранил, однако, многое из того «родового наследства» революционера-террориста, которое с молодости впитал в плоть и кровь. Его новая политическая карьера – лидера еврейского народа, оказалась проникнута духом дерзкого эксперимента и убеждением в необходимости ломки существующих форм жизни. Достоинства, которые несла мятежная революционность, находились в теснейшем родстве и соседстве с болезненными изъянами и ущербностью сознания террориста, рассматривающего мир как арену кровавой борьбы и, как правило, не оставляющего за другими формами, прежде всего эволюционного развития общества, права на существование. И хотя Рутенберг в силу своего интеллекта, начитанности, природного здравомыслия и поклонения гуманистическим и демократическим идеалам счастливо избежал экстремистских крайностей, его революционный генезис не мог не проявить себя в той роли сиониста, которую ему пришлось энергично осваивать и исполнять во второй половине жизни.

Главный парадокс близости духа революционности и сионизма (в специфических условиях борьбы с арабским террором, с одной стороны, и английскими мандатными властями, стремившимися сохранять нейтралитет, – с другой) заключался, однако, в отсутствии парадокса: революционная идеология и практика борьбы подготовила идеальный тип сиониста – идеалиста и деятеля одновременно, заключающего в одном лице утописта и практика, человека, имеющего убеждения и умеющего эти убеждения отстаивать. Всякий иной тип в условиях освоения нового исторического опыта был менее успешным. Любопытно, что люди, создавшие отряды обороны еврейского ишува, герои хаганы, наиболее мужественные из мужественных, отчаянные из отчаянных, учились на опыте русских революционеров, «апостолов террора». Один из них, упоминавшийся Элиягу Голомб (см. IV: И), рассуждая в своей лекции 1942 г. о применении силы в освободительном движении и задаваясь вопросом о ее оправданности или неоправданное™, говорил:

Самое сильное впечатление на меня произвел ответ на вопрос об использовании силы в освободительном движении, который принадлежит русскому Степняку-Кравчинскому, одному из организаторов революционного подполья в России, широко применявшему террор против властей. В своей книге «Подпольная Россия» он пишет: «Нет ничего более жуткого и безобразного, чем террор». И это говорит тот, кто считается одним из прародителей российского терроризма! Однако он добавляет: «Я знаю только одну вещь, еще более кошмарную, чем эта: подчиниться принуждению без сопротивления ему силой» (Golomb 1953, II: 52).

Помимо конспиративно-заговорщицких навыков, Рутенберг усвоил с революционных времен некие краеугольные истины, ставшие до конца его дней основами философии жизни. Так, в «Манифесте партии социалистов-революционеров» говорилось, что эсеровская организация может действовать,

заменив недостаток численной силы – энергией действия (цит. по: Гусев 1992: 10).

«Энергия действия» превратится поистине в ключевой символ натуры Рутенберга, в своеобразную нравственно-психологическую доминанту характера, в бергсоновский «elan vital», отмечающий буквально каждую новую страницу его биографии. Знаменитое мандельштамовское «мы хотим жить исторически» (статья «О природе слова», 1922) было у Рутенберга в крови. Судьба приводила его в наиболее горячие точки мировой истории первой половины XX века: он стал вольным или невольным инициатором первой русской революции (1905-07); его стараниями было положено начало организации Еврейского легиона и Американского еврейского конгресса – важнейших политических акций, способствовавших обретению евреями «национального дома» в Палестине (он также сыграл значительную роль в подготовке мирового общественного мнения к принятию этой идеи, которая в конечном счете была увенчана созданием Государства Израиль); в короткий период своего «второго рождения» для русской истории (1917-19) он вновь оказался участником не периферийных, а центральных ее событий: деятельность на посту помощника главнокомандующего Петроградским военным округом, защита Зимнего дворца от большевиков, арест, а затем – после освобождения и бегства на юг – участие в Совете обороны Одессы, находившейся во власти союзных войск; и, наконец, после эмиграции из России и приезда в Палестину, превращение в одну из самых ярких политических и общественных фигур, резко изменивших всю жизнь еврейского ишува – инициатора, создателя и первого руководителя палестинской электрической компании.