Книга Рассекающий поле - Владимир Козлов

И я даже не представляю, как тебя искать. Что может быть глупее, чем искать женщину! Я просто готов к тебе, стараюсь быть готовым.

Действительно, что я должен сделать, чтобы встретить тебя? Что, если учесть, что можно мне дать несколько минут и любое женское лицо – и я, возможно, разгляжу в нем твои черты? И ты мне даже подмигнешь как-то, поднесешь палец к губам: мол, никому пока.

Как же я тебя искал на своем бурном втором курсе, после того как Марина, казалось, упрятала тебя туда, откуда уже не возвращаются. Мы, к слову, конечно, потом встретились с нею, мы не могли не встретиться – мы же были однокурсниками, сидели за одной партой. Встретились и смотрели друг на друга, будто с волнением искали чего-то. Марина рассказала, что работа, на которую возлагались надежды, сразу после нашего расставания прекратилась, потому что она «надолго» заболела. Надо же, думал я, как твой организм упорно боролся, изгоняя меня как болезнь. И теперь ты такая вежливая, руку мне пожимаешь. На третьей паре я от нее отсел. Она тут же испытала прилив чувств и ушла с занятий, чтобы более никогда и ни при каких обстоятельствах не выказывать своей слабости. Потому что слабости никакой не осталось.

А к концу осени все покатилось. Я искал компаний, в которых танцуют при приглушенном свете, и под утро, усталый и раздраженный, кололся о ноги жриц. Чудилась ли мне в них ты? Прости, кажется, даже не чудилась. Под утро я возвращался стариком. Кто бы мог подумать, что можно так отвратительно себя чувствовать после секса. Мне просто не хотелось жить. Нет, мне не хотелось умереть, но желания жизни я на некоторое время тоже лишался. Как будто я растратил последние капли накопившегося было настоящего желания. Или желания настоящего. Но потом то алкоголь, то скука делали свое дело. И даже да, казалось, что и ты там промелькнула, что-то в смехе почудилось такое искреннее и знакомое. И в следующий момент я уже лежу на незнакомой пухлой девчушке в приспущенных черных лосинах, и под нами крыша общежития – и еще даже не начинает темнеть, я все вижу – все вижу, кроме тебя. Я смотрю в это незнакомое лицо, вспоминаю имя, которое узнал пару часов назад, и не понимаю, что произошло. Что я сделал не так, любимая? Куда ты делась? Почему это лицо не смогло тебя удержать? Почему оно перестало меня узнавать? Попробуй мне объяснить. Нет, молчи, я сам пойму – я же только что хвастал тем, какой я понятливый.

Сосед Антон тогда совсем стал меня сторониться, а Никита приезжал редко. Антон старался хорошо учиться, он был нормальный ребенок с тягой к достижениям технического прогресса. Наступит время – его начнут радовать девушки. А я – ненормальный ребенок, перед которым откуда-то разверзлась бездна. Сознательно или нет, со всей жестокой решительностью призывного возраста я двигался к краю человеческого опыта. Мне казалось, что я должен понять то, что такие люди, как мой отец, в своей жизни знали, но упорно не желали понимать. По всем меркам им должно было хватить опыта для того, чтобы понять все, что вообще человек способен понять. Я хотел знать, что происходит с человеком, когда он берет женщину лишь по той причине, что в какой-то момент различает такую возможность. Я хотел знать, что происходит с любящим человеком в одиночестве. Я хотел знать, до каких пределов может доходить непонимание с окружающими, какие нагрузки выдерживает легкость отношений, со сколькими женщинами можно флиртовать одновременно, сколько раз нужно заняться сексом, чтобы акт стал достаточно продолжительным. Настоящие глубокие, опустошительные отношения вооружили меня вопросами, которые ранее просто не могли быть сформулированными. О, сколь тонкие вещи я понимал теперь об отношениях. Мне казалось, что я теперь вооружен, как никогда. Но и ранен я был тоже – как никогда ранее. Ведь оказалось, что ты, любовь моя, можешь исчезнуть даже после нескольких месяцев полного контакта. Вот так, подходит к тебе некое существо, говорит странные слова, и ты с удивлением думаешь, что три месяца назад этот человек был частью тебя самого – а ты даже представить эту женщину голой больше не можешь, хотя точно помнишь, что вы уже вросли друг в друга, вылизали друг друга, вобрали друг друга.

Я не понимаю! Я не понимаю… Это отчаяние, которое было наготове, которое только и ждало минуты слабости. А слабость вдруг стала приходить от всего – гадливость от флирта, тошнота от чужого голого тела, постоянное чувство имитации. Музыкант, уже почти человек искусства, я перестал переносить какую бы то ни было игру. Прямая грубость мне была ближе. Но от нее было больно. Потому что я не хочу в своей жизни грубости, я видел, во что она способна превратить семью.

И мне хотелось в норку. Уйти и думать. Даже не думать, а ждать, когда во мне выбродит понимание. Когда все станет вдруг ясно из собственной песенки.

Я тебя уже искал, любовь моя, – хватит. Я убедился в том, что нахожу тебя постоянно и неизменно. Но иногда теряю тебя еще до того, как мы обмолвились словом. Я не хочу тебя больше потерять. Я теперь могу хотеть только одного – так тебя найти, чтобы не потерять. И не надо удивляться тому, что я не знаю, что делать. Не думаю, что ты сомневаешься в моих мужеских признаках, в способности протягивать руку и брать. Ты видишь, что я взял уже немало. Это не работает. Можно и дальше продолжать брать, это довольно интересная игра, не без приятностей, как говорится, – тут и фантастические перспективы разнообразить опыт, и при этом есть все, чтобы зажалеть себя до самой смерти, чтобы просто ослепить себя жалостью к себе и спокойно, с полной самоотдачей в ней валяться… Ох, сколько там тумана! Самое то для любителей затеряться. Но как затеряться, если ты не способен упустить главное – факт твоего отсутствия? Ничего не годится, если я не становлюсь к тебе ближе. Меняйся как угодно, но в результате надо стать ближе к тебе хотя бы на шаг. Я готов обойти мир, заглянуть в те его закоулки, в которые можно было бы не заглядывать, если бы были силы поверить в их реальное существование, готов обойти культуру – лишь бы собрать по крупицам умение тебя найти и удержать.

Я пишу это сейчас как выживший. А ведь чуть больше года назад, в прошлом августе, я мог себя потерять. В историю государства российского месяц уже вошел под именем дефолта 1998 года. Согласен, это был дефолт.

Я совершенно ясно понимал, что загнал себя в западню. Я, человек, который умеет говорить «нет» всему, на что падает хоть тень моего нетерпимого подозрения; который оставил себя без друзей детства, без новых друзей; которому неинтересны авторитеты, потому что они никакие не авторитеты; который без особого труда никогда не слушал своих несчастных маму и папу; который плевать хотел на чье бы то ни было мнение по поводу того, что способен испытывать и понимать юноша его возраста; который самого любимого человека отпустил в мгновение ока, как только уловил в нем неверие в свою персону, – я, такой, каким я все более и более становился, дошел до предела. И где-то в глубине радовался тому, что до него дошел, потому что я мог идти к нему очень долго и никогда не дойти, не иметь шанса понять, что должно быть за ним, каким я сам должен быть за ним.

Да, сейчас я в некотором смысле победитель. Но там, внутри происходило то, чего со мной никогда не было. Я никогда всерьез не ощущал угрозы своему «я». Давление, прессинг, равнодушие, мордобой, унижение, стыд, рабский труд – всё это могло быть по-разному больно, но нет, распадом личности не грозило ничто. Мне повезло, мое занудное и очень серьезное «я» сидело в каком-то непробиваемом коконе. Мне даже казалось, я приобрел уже значительный опыт, почувствовал уверенность в своей независимости. Просто если я что-то и умел лучше всего, если у меня и есть какой-либо дар, кроме голоса, то это умение извлекать опыт. Я ничего не пропустил, начиная с того дня, когда в тринадцать лет мой старший друг Миша с удовольствием и злобой ударил меня в лицо на тренировке. И к восемнадцати годам не существовало на свете существа, которое могло бы подавить меня умственно или эмоционально. Говорю это как взрослый девятнадцатилетний человек. И девушка эта, конечно, не была таким существом. Но она дала мне давно искомую степень близости – она мне доказала, что эта степень существует. Она, конечно, и сама перепугалась, да и вообще – о ней просто надо забыть, это не для нее, у нее кишка тонка, но главное – то, чего я хотел, что предчувствовал, во что верил, – это возможно, возможно в отношениях с живым человеком.