Книга Генерал Алексеев - Василий Цветков

В ночь на 3 марта из Пскова были получены новые сообщения. В 1 час 30 минут в Ставку пришла телеграмма от генерала Данилова. Ее текст гласил о назначении Государем нового Председателя Совета министров — князя Г.Е. Львова и нового Главковерха — Великого князя Николая Николаевича, и после этого следовало внезапное решение: «Государь Император изволил подписать акт об отречении от Престола с передачей такового Великому князю Михаилу Александровичу». Далее шло уведомление о возвращении Государя в Ставку «на несколько дней» и о том, что «Манифест и Указы передаются по телеграфу отдельно».

По воспоминаниям Пронина, «отречения Императора от Престола и за сына никто не ожидал, это было полной неожиданностью для всех». «События пошли с безумной быстротой, — писал Кондзеровский, — отречение Государя от Престола в пользу Наследника, затем с передачей в пользу Наследника, затем — с передачей Престола Великому князю Михаилу Александровичу — все эти вести приходили одна за другой. Ставка была ошеломлена в полном смысле слова».

«До поздней ночи», вспоминал Пронин, в Могилеве ожидали текст Манифеста, который был наконец получен в том же виде, как и отправленный накануне проект, за исключением «радикального изменения» в середине текста, гласившего: «Не желая расставаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше Брату нашему Великому князю Михаилу Александровичу», которому было указано «править делами Государственными в полном единении с представителями Народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены». Только после этого в Ставке получили Указы о назначении нового Главковерха и премьера. Но, не дожидаясь окончательного текста Манифеста, по распоряжению Алексеева текст псковской телеграммы был разослан по всем фронтам, флотам и в тыловые округа.

Примечательно, что уже после отречения Государем была подготовлена телеграмма на имя Родзянко (около 3—4 часов дня 2 марта), в которой он снова заявлял «о своем согласии на вступление на Престол Алексея». Однако в Петроград она не была отправлена, и Николай II передал ее лично Алексееву уже после своего возвращения в Ставку, поздним вечером 3 марта. В данном случае эта телеграмма представляла не более чем «исторический интерес». Уже в 1918 г. Алексеев передал ее Деникину, и затем она была опубликована в качестве приложения к воспоминаниям Пронина{60}.

Но и на этом «политические преобразования» не прекратились. С 5 часов утра Родзянко начал новые телеграфные, а затем и телефонные переговоры с Алексеевым. От Наштаверха требовалось не допускать отправки телеграмм об отречении в войска, поскольку, но словам Родзянко, «кандидатура Великого князя, как Императора, ни для кого не приемлема, и вероятна гражданская война». В подтверждение этой вероятности Родзянко ссылался на «новый солдатский бунт» и переговоры «с депутатами от рабочих», согласившихся на созыв «Учредительного собрания для определения формы правления». Показательно, что данное «соглашение» было принято еще до уведомления Великого князя Михаила Романова о передаче ему престола. Таким образом, речь шла уже не о продолжении династии, не о сохранении монархии, а только о сохранении «спокойствия в тылу», для чего требовалось идти на все новые и новые уступки революционерам-радикалам, стремительно растущая популярность которых становилась несомненной.

Генерал был «крайне возмущен» подобными «кульбитами» петроградских политиков и тем не менее попытался известить Главнокомандующих армиями фронтов о приостановке сообщения об отречении в пользу Михаила Романова. Но сделать это было уже невозможно, телеграммы ушли в штабы армий и округов, и Алексеев не мог этому воспрепятствовать. Для него, очевидно, раньше, чем для кого бы то ни было, становилась ясной та мрачная перспектива Смуты, которая раскрывалась перед Россией…

В очередном телеграфном сообщении Главнокомандующим фронтами он извещал: «В Государственной Думе и ее Временном Комитете нет единодушия; левые партии, усиленные Советом рабочих депутатов, приобрели сильное влияние на… Родзянко; левые партии и рабочие оказывают мощное давление, и в сообщениях Родзянки нет откровенности и искренности… войска Петроградского гарнизона окончательно распропагандированы рабочими депутатами и являются вредными и опасными для всех… Очерченное положение создает грозную опасность более всего для Действующей Армии, ибо неизвестность, колебания, отмена уже объявленного манифеста — могут повлечь за собой шатание умов в войсковых частях и тем расстроить способность борьбы с внешним врагом, а это ввергнет Россию безнадежно в пучину крайних бедствий, повлечет потерю значительной части территории и полное разложение порядка в тех губерниях, которые останутся за Россией, попавшей в руки крайних левых элементов».

Позиция Ставки оставалась неизменной: так как на престол должен был вступить Великий князь Михаил Александрович, то для «установления единства, во всех случаях и всякой обстановке», необходимо «созвать совещание Главнокомандующих в Могилеве», ориентировочно 8—9 марта. Алексеев был убежден, что «коллективный голос высших чинов Армии и их условия должны стать известными всем и оказать влияние на ход событий». В течение всего дня 3 марта он безуспешно пытался связаться с Петроградом, отправлял телеграммы на имя Львова и Родзянко, настаивая на незамедлительной публикации акта отречения Государя и скорейшего объявления о присяге новому Императору Михаилу II: «Необходимо скорейшее объявление войскам Манифеста вновь вступившего на престол Государя для привода войск к присяге. Прошу… содействовать скорейшему сообщению мне текста означенного Манифеста», «прошу о скорейшем сообщении в Ставку текстов, которые могли бы быть представлены на подписание отказавшегося от престола Государя», «промедление в присылке текста присяги и задержка в приведении к присяге войск приведет к катастрофе», «для спасения России надо принять все меры для сохранения в армии дисциплины и уважения к власти»{61}.

И не случайно, получив известие об отказе Михаила Романова от вступления на престол, до вынесения решения об этом Учредительным собранием, Алексеев отмечал роковую ошибочность подобного акта: по его словам, «хотя бы непродолжительное вступление на престол Великого князя сразу внесло бы уважение к воле бывшего Государя и готовность Великого князя послужить своему Отечеству в тяжелые, переживаемые им дни… на армию это произвело бы наилучшее, бодрящее впечатление». Решение Михаила Романова, по убеждению Алексеева, было ошибкой, гибельные последствия которой для фронта сказались в первые же недели марта 1917 г.

В представленном князю Львову докладе (14 марта) Алексеев сообщал, что если в армии «большинство преклоняется перед высоким патриотизмом и самопожертвованием Государя, выразившимся в акте отречения», то «манифест Великого князя Михаила Александровича встречен с недоумением и вызвал массу толков и даже тревогу за будущий образ правления». «Нервное отношение к событиям чувствуется в 3-м кавалерийском корпусе (корпус под командованием генерала от кавалерии Ф. А. Келлера. — В.Ц.), где передачу престола Великому князю Михаилу Александровичу склонны понимать как вручение регентства до совершеннолетия Великого князя Алексея Николаевича, которого считают законным наследником».