Книга На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914-1918 - Андрей Черныш

Скоро весь наш боевой порядок представлял занятную картину. Для нас бой, собственно, кончился. Перед нами было селение, куда нам приказано было не входить. Уходить в Московское было еще как будто бы рано. А больше делать было нечего. Поэтому все поднялось и стало наблюдать за тем, что происходило впереди нас, точно это было показное учение на плацу. Наблюдая таким образом, мы увидели, что перед нами левый фланг густых цепей противника, собственно, кончался чуть восточнее с. Пелагиада. Будь под руками у нас хотя небольшая конная часть, она легко, безнаказанно могла заскочить за этот фланг, и тогда не уйти бы тем цепям, что были перед нами. Как раз в этот момент до нас дошло сведение, что на будке позади нас находится генерал Чайковский с полком (Черноморский Кубанский казачий полк). Тотчас послали ему уведомление об обстановке. Никакого движения. Повторили послание. Ничего. И только когда перед нами все поле опустело, мы увидели восточнее Пелагиады на противоположном скате лощины, как медленно во взводной колонне поднимался Черноморский полк. Его вел генерал Чайковский. Сидеть позади пехоты, не выйти и не поинтересоваться, что там происходит, – ведь шел бой, – и не воспользоваться удивительно благоприятной обстановкой для легкой победы – ну, мыслимо ли это для кавалерийского начальника?!.. А генерал Чайковский старый Черниговский гусар – черт знает что такое!..

Простояли мы перед Пелагиадой без дела довольно долго, пока окончательно обстановка не разъяснилась. Мы долго слушали гул артиллерийской стрельбы где-то северо-восточнее Пелагиады и догадывались, что там идет погром большевиков нашей конницей, охватившей их с двух флангов и с тыла. Действительно, к трем-четырем часам мы узнали, что у Дубовки Таманская армия большевиков была окружена и совершенно разгромлена дивизиями генерала Врангеля и полковника Улагая. Остатки бежали на восток, преследуемые нашей конной группой из 1-й конной и 2-й Кубанской казачьей дивизий, общее начальство над коими принял генерал Врангель.

Часа в три мы снялись и двинулись в с. Московское на отдых. Пришли уже в темноте и долго разбирались по квартирам. Какая разница! Когда после неудачных боев нам приходилось уходить в ст. Рождественскую, ни разу не возникало никаких споров относительно расквартирования. Теперь же получился целый ряд недоразумений между частями из-за квартир, которые с трудом лишь удалось уладить. Мы, штаб дивизии, разместились в доме священника, богатенького, который старался быть любезным и гостеприимным, видно было, что шло это не от сердечных побуждений, а из некоторых практических соображений: начальство главное под боком, – всегда можно воспрепятствовать каким-либо посягательствам на поповское достояние. Тем не менее в первый же вечер, когда он угощал нас чаем в передней комнате с парадного хода, где уже стоял часовой, каким-то просто непостижимым образом уворовали из стоявшего там сундука рис и, кажется, мед. Поп-политик был страшно огорчен. Вероятно, не спал эту ночь.

Не особенно спокойной выдалась эта ночь и для меня. Сначала привели партию пленных, которых надо было опрашивать. Откуда она взялась – я уж и не помню. Потом среди ночи получено было требование генерала Врангеля немедленно выслать, кажется, в Дубовку часть паркового запаса снарядов. Долго пришлось разыскивать командира артиллерийского дивизиона, который должен был распорядиться о посылке снарядов. Так его и не нашли. Сам отдал распоряжение непосредственно парку.

Потом потекли спокойные дни. Спали и ели. Настроение было хорошее, бодрое.

9 ноября я ездил на ст. Рыздвяная для поверки связи со штабом армии и тут случайно нашел телеграмму о вызове генерала Май-Маевского в Екатеринодар для участия в торжественной встрече прибывших в Новороссийск союзников. Май-Маевский очень обрадовался и в тот же день отбыл. Командование дивизией временно было возложено на меня, хотя и не самого старшего в чине, но, как начальника штаба – бывшего в более чем кто бы то ни было в курсе[269] всех дел по дивизии.

Через день после этого получен был приказ о переходе дивизии в Ставрополь. Вызвано было это тем обстоятельством, что восточнее Ставрополя в районе с. Бешпагир шли почти непрерывные бои с другой группой противника, отступившего из Ставрополя. В эти бои были втянуты постепенно почти вся 1-я пехотная дивизия и конница генерала Боровского. 3-я дивизия назначалась им в резерв. Во исполнение сего я привел дивизию в Ставрополь. Прошлись по всем тем местам, где столько нами было пережито. Ночевали первую ночь в монастырском предместье, но мы – уже не в кузнице, а на Владикавказском вокзале, в доме того инженера, который в первое прибытие наше в Ставрополь, в конце сентября, не пустил нас в свою огромную казенную квартиру. Квартира была разгромлена большевиками. И мы позлорадствовали на счет социалистического инженера. На следующий день прибыл генерал Май-Маевский. Дивизия перешла в город, широко разместившись по квартирам. Перешел в город и штаб. А еще на следующий день я уехал в отпуск, очень тепло и необычайно заботливо провожаемый Май-Маевским. Никак не могло у меня поэтому возникнуть мысли, что этим он как бы золотил мне неприятную пилюлю. Я был естественным наследником после не вернувшегося к должности начальника штаба 3-й дивизии полковника Чайковского. Все, так сказать, данные были к тому как будто налицо. Ан нет! Вышло совсем иначе. В бытность мою в отпуске начальником штаба 3-й дивизии был назначен по настояниям Май-Маевского генерального штаба полковник Коренев[270]. Мы вместе с ним были в Императорской Николаевской военной академии, но я годом старше его по выпуску. Это, конечно, не могло меня не обидеть. Но, кажется, Судьба лучше сделала, что помешала моей дальнейшей службе в роли главного помощника генерала Май-Маевского. И Коренев недолго прослужил у него, поссорился с ним и ушел.

На этом я и кончаю свои воспоминания об участии моем в Гражданской войне на Северном Кавказе. В дивизию я вернулся уже в Каменноугольном районе, но пробыл в ней на сей раз очень недолго.