Книга Дж. Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски

Ознакомившись с «Симором», читатели легко угадали, что под личиной Бадди Гласса скрывается сам автор. А упрек Бадди в адрес читателей, которые «где-то прочли дурацкую выдумку о том, будто я полгода провожу в буддистском монастыре, а другие полгода — в психбольнице», только укрепил бытующее мнение, что Сэлинджер — высокодуховный, хоть и несколько эксцентричный отшельник. Что касается Сэлинджера, то свою роль он сыграл хорошо. Подделываясь под Бадди Гласса, он вскоре после выхода «Симора» стал появляться в Дартмутском колледже, где часами работал в библиотеке, очень напоминая литератора-эстета, каким можно представить себе Бадди. Он ненадолго отрастил бороду и стал носить костюмы из грубой хлопчатобумажной ткани с клетчатыми рубашками, одинаково подходящие как для рубки дров, так и для ученых занятий. А для довершения образа эдакого задумчивого гения Сэлинджер начал курить трубку, испускавшую клубы ароматного дыма.

Играя эту роль, Сэлинджер держался на виду у любопытной публики, но всегда на определенном расстоянии. Попросту говоря, он удостоверился, что выбрал правильный образ, и показывался в нем перед людьми, чтобы внушать восхищение, но не приближался к ним, чтобы не оказаться предметом пристального внимания. Сэлинджер вступил в игру на собственный страх и риск, но в ней ему было суждено проиграть.

К концу 1959 года Сэлинджер успел показать себя в самых разных ипостасях: молодого писателя, борющегося за признание, героя войны, отвергнутого влюбленного, эстетствующего интеллектуала, рупора поколения. Но одной ипостаси все-таки не хватало. В конце 1950-х годов американское общество начало пробуждаться к социальной и политической активности, невиданной со времен Войны за независимость. К таким темам, как атомная бомба, расовая сегрегация и непропорциональное распределение богатства, стали обращаться художники и поэты, писатели и драматурги. Сэлинджер тем не менее никогда не выказывал особого интереса к политике. За исключением «Грустного мотива», где проклинается расизм, его произведения не касаются современных социальных вопросов.

Сэлинджер презирал политиканство любых оттенков. Его письма к Лернеду Хэнду показывают, что он безоговорочно верил в идеалы, на которых построено американское общество, и считал, что недостатки в области государственного управления, политики и культуры следует преодолевать для защиты именно этих идеалов. К тому же у Сэлинджера были знакомства, дававшие ему уникальную возможность вникать в суть текущих событий и цементирующих общество принципов. Помимо Хэнда, и на старости лет не отошедшего от общественной деятельности, Сэлинджер поддерживал тесные отношения с Джоном Кинаном, своим товарищем по контрразведке. После войны Кинан поступил на службу в Департамент нью-йоркской полиции, где вышел в начальники. Имея рядом таких хорошо информированных людей, Сэлинджер однажды совершил свое первое и единственное вторжение в область публичной социальной политики.

Осенью 1959 года газета «Нью-Йорк пост» напечатала статью Питера Дж. Макэлроя под названием «Кто вступится за отверженных?». В ней осуждался закон штата Нью-Йорк, отметавший всякую возможность досрочного освобождения заключенных, приговоренных пожизненно. Для Сэлинджера, который, скорее всего, знал об этом законе от Хэнда и Кинана, название статьи прозвучало как приглашение к действию. Девятого декабря «Нью-Йорк пост» напечатала его ответ на сорок девятой странице. «Правосудие, — писал Сэлинджер, — это такое слово, которое в лучшем случае заставляет нас отводить глаза или поднимать воротник, а немилосердное правосудие — вообще мрачнейшее, леденящее душу словосочетание». Позиция Сэлинджера была ясна, а его письмо редактору дышало гневом. Закон штата Нью-Йорк, запрещающий досрочное освобождение, грешил, по мнению Сэлинджера, не только отсутствием «милосердия», но также категорическим неприятием раскаяния и искупления. Даже если преступник полностью перерождался, приговор пересмотру не подлежал. Таким образом, государство обрекало раскаявшихся людей, как с негодованием писал Сэлинджер, «на загнивание в прекрасных санитарных условиях, в вентилируемых камерах, намного превосходящих все то, что им могли бы предложить в XVI веке». Сэлинджеру, видевшему в Спасении цель жизни, непризнание штатом Нью-Йорк права на Спасение представлялось святотатством. А жертвы этого святотатства казались ему «самыми несчастными из изгоев».

Неприятная история началась 7 ноября 1959 года, когда Сэлинджер получил письмо от своего бывшего редактора и наставника Уита Бернетта. Десятилетием раньше для журнала «Стори» наступили тяжелые времена, в чем Бернетт винил не слишком чистоплотного бизнес-менеджера. В результате журнал перестал выходить регулярно и вместо этого спорадически выпускал сборники своих старых публикаций в твердых обложках. В 1949 году Сэлинджер разрешил переиздать в одном из таких выпусков рассказ «Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт». Теперь же Бернетт планировал возродить журнал и обращался к Сэлинджеру с просьбой об аналогичной услуге. Письмо не только пришлось не ко времени, но и в тоне его звучал укор. «Возможно, вы удивитесь, услышав голос из прошлого, — начинал свое послание Бернетт, — но прошлое это не настолько далекое, как те дни в Колумбийском университете, когда вы сидели, бездумно глядя в окно». Потом Бернетт излагал свою просьбу разрешить ему напечатать два так и не вышедших сэлинджеровских рассказа, все еще хранившихся у него. Оба они были когда-то им отвергнуты. Теперь же, в лучах славы их автора, они приобретали новую привлекательность. «Один из них — военный рассказ и может показаться устаревшим, — рассуждал Бернетт. — Это «Прыщ на ровном месте», но он, я думаю, — один из лучших среди тех, что я читал. Другой, больше похожий на «Элейн» и «Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт, — «Дочь великого покойника».

Сэлинджер вполне мог не помнить об этих двух произведениях, пока не пришла просьба от Бернетта. Упомянув «Элейн» и «Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт», два рассказа из тех немногих, что он опубликовал в «Стори», Бернетт надеялся напомнить Сэлинджеру о былых услугах, оказанных им писателю. Но Сэлинджер не собирался разрешать «Стори» печатать рассказы. Даже бегло ознакомившись с «Симором», Бернетт вполне мог бы понять, что Сэлинджеру неприятно возвращаться к своим старым вещам, особенно к тем двум, что прямо отсылали к его военному прошлому и неудачному роману с Уной О’Нил.

В довершение всего, только усугубляя неуместность своей просьбы, Бернетт завершил письмо напоминанием о положившей конец их дружбе катастрофе со сборником 1946 года «Молодые люди», уверяя, что не он виноват в том, что произошло. «Я всегда об этом глубоко сожалел», — сокрушался он.

Сэлинджер не растрогался. Он не только велел Дороти Олдинг ответить на просьбу Бернетта отказом, но и потребовал возврата рассказов. Через три дня Олдинг сообщила Бернетту о его решении. Это было нелегким испытанием для агентессы, знавшей Бернетта почти столько же, сколько и самого писателя. К тому же, не известив Сэлинджера, Олдинг уже получила деньги за рассказы, и поэтому ей пришлось возвращать чеки, присланные издателем.

Пятнадцатого декабря Бернетт снова написал своему бывшему ученику, умоляя его передумать, особенно в отношении рассказа «Прыщ на ровном месте». Однако письмо пронизано горечью: чувствуется, что Бернетт уже внутренне примирился с неуступчивостью Сэлинджера: «Выполняя ваше, если я верно его понял, требование, возвращаю два рассказа: «Прыщ на ровном месте» и «Дочь великого покойника», которые вы прислали нам в 1945 и 1946 годах. Мне очень жаль, что я не удостоился личной вашей записки, однако, судя по всему, вы теперь вообще не пишете записок».