Книга Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

Какой смысл вспоминать об этом сейчас, когда мысль о смерти приходит редко? Но все же и тогда надо было жить. Мы приобретали новые привычки; каждый спокойный миг ценился уже совсем по-другому. Существование само по себе, казалось, приобрело особенную ценность.

В течение нескольких военных лет из-за усвоенных мною более простых привычек я не очень страдала от материальных лишений, которые быстро становились все ощутимее. Однако мое воспитание было таково, что, несмотря на все эти лишения, я могла сохранять внешнее самообладание и уравновешенность. Только однажды, как я помню, впечатления от происходящего оказались сильнее меня.

Однажды вечером, в самом начале власти большевиков, мы с мужем решили пойти на балет. Раньше я никогда не входила в императорские театры иначе, чем через отдельный вход, и не садилась нигде, кроме царской ложи. Мне показалось интересным увидеть публику из зала, как частному лицу. Мы купили билеты и пошли. В то время никому бы и в голову не пришло специально одеваться в театр, так что и мы пошли в чем были.

Мы прибыли, когда спектакль уже начался. Во время первого антракта мы вышли в фойе. Театр был полон людей самого разного общественного положения. Помню, с самого начала меня поразил контраст между хорошо известной музыкой, спектаклем и необычным, странным видом публики.

Когда мы пробирались к своим местам, я взглянула вверх, – должно быть, в первый раз – и увидела ложу с правой стороны от сцены, которую с незапамятных времен всегда занимала царская семья. В обрамлении тяжелых шелковых драпировок в креслах с позолоченными спинками сидели несколько матросов в бескозырках на взлохмаченных головах, а с ними их дамы в шерстяных цветных платках. Учитывая все обстоятельства, в этом зрелище не было ничего необычного, и все же оно произвело на меня сильное впечатление. Мой взор затуманился; я почувствовала, что вот-вот упаду в обморок, и сжала руку мужа, который шел рядом. Больше я ничего не помню.

Я пришла в себя после тридцатиминутного обморока, первого и последнего в моей жизни, лежа на жесткой клеенчатой кушетке театрального лазарета. Надо мной склонилось незнакомое лицо врача, а комната была заполнена людьми, которые, вероятно, пришли поглазеть. У меня стучали зубы; меня всю трясло. Путятин завернул меня в одеяло и отвез домой, где я по-настоящему пришла в себя только на следующий день.

Когда дом на Невском был продан, мы сняли небольшую меблированную квартиру на Сергиевской улице и переехали туда. Прежний большой штат слуг заменили повар, горничная и ординарец, который выразил желание остаться на некоторое время. Денег у всех становилось все меньше и меньше. Доставка продовольствия очень быстро становилась беспорядочной, и цены стремительно взлетели. Распределяемые только по карточкам продукты были очень низкого качества. Приобрела огромный размах спекуляция; имея деньги, можно было купить очень много, но именно денег и недоставало. Бывали времена, когда у нас было их так мало в карманах, что мы не знали, что будем есть на следующий день.

Мы недолго прожили одни в нашей новой квартире. Родители мужа, которые провели несколько месяцев в Москве, были вынуждены вернуться в Петроград. Они стали жить с нами, и княгиня Путятина взяла на себя ведение домашнего хозяйства, что делалось с каждым месяцем все труднее и труднее. В начале зимы у нас оставалась только конина, но и она была редкостью. За непомерно высокую цену можно было купить белый хлеб, но это было незаконно, и наказание в случае, если это раскроется, было бы очень большим, поэтому мы покупали гречневую муку. Черный хлеб, который выдавали по карточкам во все меньших и меньших количествах, делали из муки, сначала смешанной с отрубями, а затем уже просто с опилками. Он был не только неприятен на вкус, но и опасен для здоровья. Сахара не было, мы использовали сахарин. Зимой мы ели главным образом капусту и картошку. Иногда в качестве особого угощения мать моего мужа делала лепешки из кофейной гущи.

Хотя я никогда не любила сладостей, теперь страдала от нехватки сахара. Разговоры между встретившимися на улице людьми или пришедшими навестить друзьями обычно вращались вокруг продуктов. Обменивались адресами спекулянтов, рецептами для приготовления блюд из самых необычных и неожиданных продуктов, а домашняя булочка, принесенная в подарок, вызывала больше радости, чем ценное ювелирное украшение. Я никогда не забуду пережитую мною радость от коробки с продуктами, посланную мне шведской королевской семьей, которая узнала о моем полуголодном существовании. Я до малейших деталей помню все ее содержимое и состояние почти священного восторга, с которым мы ее раскрывали.

Когда установились холода, мы начали ощущать нехватку топлива. Все окна в квартире ниже этажом были разбиты. В результате пол в нашей квартире был ледяным, а протопить можно было только одну комнату. Мои ступни, обмороженные во время войны, были так чувствительны к холоду, что на подошвах открылись ужасные язвы, и в течение длительного времени я не могла надевать обувь. Даже на улицу мне приходилось выходить в войлочных шлепанцах.

Банки были национализированы, наши частные вклады конфискованы. Чтобы жить, люди начали понемногу продавать свои вещи. Старикам Путятиным удалось забрать из московского банка мои бриллианты до того, как частная собственность, принадлежавшая царской семье, была конфискована. Моя свекровь сшила нечто вроде жакета, который носила под платьем; в него она зашила большую часть камней. Диадемы, которые было невозможно сделать плоскими, она засунула в тульи своих шляп. Так как в то время нам нужны были деньги, мы были вынуждены продать какие-то вещи, но это было непросто, во-первых, потому, что не было покупателей, а во-вторых, потому, что мы боялись привлекать к себе внимание. Поэтому были проданы только небольшие украшения.

Остальные драгоценности мы решили хранить в доме, хотя это было очень рискованно. Теперь проблема состояла в том, чтобы их надежно спрятать. Мы уже узнали, что во время обысков внимание главным образом было направлено на дымоходы, драпировки, обитые материей сиденья, подушки и матрасы. Избегая всех этих мест, мы нашли другие; некоторые из них, должна сказать, говорили в пользу нашей находчивости. Например, у меня была диадема в старинной оправе, состоявшая из бриллиантовых лучей, нанизанных на проволоку. Я купила большую бутылку канцелярских чернил и вылила их; затем, сняв с проволоки бриллианты, насыпала их на дно бутылки и залила сверху парафином. Наконец надо было снова залить чернила. Так как бутылку опоясывала большая и широкая этикетка, содержимое рассмотреть было совершенно невозможно. Она месяцами стояла на моем письменном столе на виду у всех.

Другие украшения мы спрятали в самодельные пресс-папье, а еще какие-то – в пустые банки из-под какао; потом их окунали в воск, к ним прикрепляли фитиль, и они приобретали вид огарков больших церковных свечей. Мы украшали их спиралями из золоченой бумаги и иногда зажигали их перед иконами, чтобы отвлечь внимание слуг.

Зимой ввели всевозможные виды регистрации. Бывших офицеров, и моего мужа в том числе, заставляли расчищать улицы. Чтобы получить продовольственную карточку, нужно было иметь ту или иную профессию и проявлять изворотливость и хитрость.