Книга Август - Жан-Пьер Неродо

В духе этой гармонии была выдержана и стенная живопись. Пространство между легкими колоннами заполняли картины, изображающие то выступающую на перламутровом фоне фигуру Венеры, подставившей голову причесывающей ее рабыне, и внимательно наблюдающего за сценой Эрота, то, на зеленовато-голубом фоне, юного Дионисия в окружении ласковых нимф, то, на черном фоне, ярко-зеленые лиственные гирлянды. На одной из стен оставил свою подпись художник — грек по имени Селевк. Отдадим ему должное: и картины, и орнаменты, выполненные его рукой, несут печать таланта. Они позволяют предположить, что люди, жившие в этих стенах, любили роскошь и отличались тонким вкусом.

Август, сам равнодушный к роскоши, вовсе не отказывал другим в праве на эту слабость, разумеется, при условии соблюдения определенных границ. Мы не думаем, что его собственная скромность в быту диктовалась исключительно необходимостью соответствовать раз и навсегда избранному образу. Привычка к простому образу жизни укоренилась в нем с детства, лишний раз заставляя нас убедиться, что многие из его поступков, как, впрочем, и поступков прочих его современников, объяснялись происхождением, и в этих случаях за маской иногда начинали проступать черты его истинного лица. Действительно, покончив с гражданскими войнами, став обладателем почти ничем не ограниченной власти, он, казалось, мог себе позволить проявить подлинные черты своего характера. И тут оказалось, что они как нельзя лучше соответствуют его сущности политика. Возьмем, к примеру, его литературные вкусы. Это область, в которой притворство бессмысленно, поэтому по литературным пристрастиям человека легче всего составить представление о неизменных свойствах его натуры. И здесь Август оставался верен себе, превыше всего ценя в изящной словесности меру и упорядоченность. Тиберий, отличавшийся совсем другими вкусами, не мог сразу решить, стоит ли ему их отстаивать или разумнее копировать Августа даже в этом.

Литературные вкусы

Как и все представители высшего римского общества, Август получил прекрасное образование. В те времена образование отнюдь не ограничивалось изучением риторики и литературы, но и предполагало активное участие в творчестве. Мы уже показали, что во время осады Мутины он в часы досуга упражнялся в красноречии, в Тарраконе слушал уроки Гавия Силона, вместе с Агриппой и Меценатом посещал школу Латрона. Он не чуждался сочинительства и, по обычаю того времени, нередко выступал со своими творениями перед друзьями. Подобные чтения, проходившие в богатых домах или в особых залах декламации, получили тогда широкое распространение.

Как и большинство государственных деятелей той эпохи, он начал писать «Мемуары», посвященные Меценату и Агриппе, но из-за нехватки времени не смог довести задуманное до конца и остановился на тринадцатом свитке, повествующем о войне против кантабров.

Написал он также и «Побуждение к философии», по всей видимости, выдержанное в духе стоицизма, и «Ответ Бруту по поводу Катона», в котором в соответствии с канонами литературной полемики подверг критике восторженные отзывы о Катоне Утическом, после смерти превращенном в символ республиканской свободы. Благодаря Светонию известно, что значительную часть «Ответа…» он читал близким уже в преклонном возрасте, поскольку, быстро утомившись, попросил Тиберия продолжить чтение вместо него. Но замысел этого сочинения наверняка созрел у него намного раньше, потому что прославление Брутом Катона имело актуальное значение в пору установления нового режима.

Пробовал он себя и в поэзии. Одной из таких попыток стало сочинение трагедии о гомеровском герое Аяксе, покончившем с собой, бросившись на меч. Но работа шла туго, и в конце концов автор собственноручно уничтожил незадавшееся произведение, стерев написанное губкой. Когда друзья интересовались, что поделывает его Аякс, он с остроумием отвечал им, что он погиб, бросившись на губку. Зато он благополучно завершил работу над короткой поэмой о Сицилии. Наконец, в минуты досуга, например, отдыхая в ванне, он любил сочинять эпиграммы, по меньшей мере одна из которых дошла до наших дней.

В том возрасте, когда римские юноши отправлялись в Грецию заканчивать образование, Август с головой ушел в строительство политической карьеры. В результате свободного владения греческим языком он так и не достиг, и, если ему случалось выступать с речью по-гречески, всегда просил помощников подготовить для него перевод. Вместе с тем греческую литературу, особенно греческую поэзию, он знал хорошо, что позволяло ему в соответствии с принятым тогда обычаем расцвечивать свои письма греческими словечками, фразами или целыми цитатами из греческих авторов.

Он, бесспорно, был человеком общительным и не лишенным чувства юмора. О том, что он использовал это свое качество даже в разговорах с простолюдинами, свидетельствует следующий анекдот. Однажды во время публичного заседания к нему обратился с жалобой некий плебей-ходатай, страшно смущенный. Подсмеиваясь над неуклюжими заходами просителя, Август, обращаясь к нему, сказал: «Ты подаешь мне просьбу, словно грош слону» (Светоний, LIII, 5).

С друзьями и близкими он охотно вступал в споры на литературные темы и часто подшучивал над Меценатом, называя писания последнего «напомаженными завитушками». Иногда он даже принимался пародировать его стиль, начиная свое письмо Меценату с целого букета пышных обращений, одно изысканнее другого: «Привет тебе, о мед нации, этрусская слоновая кость, благовония Арезона, адриатический алмаз, жемчужина Тибра![248]» Из этого мы можем сделать вывод, что Меценат питал особое пристрастие к выспренним выражениям, редким словечкам и их причудливым сочетаниям. Точно так же вышучивал Август и Тиберия, склонного без меры употреблять устаревшие слова и всякие туманные выражения.

В разговорах и семейной переписке он часто употреблял свои излюбленные словечки. О должниках, тянущих с выплатой долга, он говорил, что они «не станут платить до греческих календ». Поскольку в греческом календаре календ — чисто римского изобретения — не существовало, выражение означало «никогда». О каком-то деле, законченном очень быстро, он говорил: «Сделали быстрее, чем сварилась спаржа». Светоний, благодаря которому нам известны эти подробности, приводит и другие образные выражения, в интерпретации Августа звучавшие по-своему. Так, вместо общеупотребительного «maie se habere», что значило «плохо себя чувствовать», он предпочитал говорить «vapide se habere», что можно перевести приблизительно как «упариться». Вместо распространенного глагола «languere», означавшего «быть вялым» и происходившего от слова «овощ» (то есть чувствовать себя овощем), он употреблял «betizare» — «чувствовать себя свеклой»…

Порой он прибегал к сравнениям, заимствованным из повседневной жизни. Заядлый рыболов, он уподоблял азартных людей тем, кто удит рыбу на золотой крючок: сорвись крючок — никакой улов не возместит потери (Светоний, XXV, 6).

Об орфографии у него имелись собственные представления, заставлявшие его писать вопреки всяким правилам, почти фонетически, то есть так, как слышится. Обычно так писали простолюдины, таков же, кстати сказать, стиль многих сохранившихся надписей. Но иногда он сознательно настаивал на собственном написании, уверяя, что оно благозвучнее и потому правильнее. Так, внуку Гаю он высказал претензию по поводу употребления слова «calidus» вместо «caldus» («горячий»): «не потому, что первая форма не латинская, а потому, что она неблагозвучна и нарочита»[249]. Справедливости ради отметим, что наиболее распространенным вариантом произношения был как раз второй.