Книга Шахерезада. Тысяча и одно воспоминание - Галина Козловская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Желаю Вам, милая, всяческого здоровья, бодрости и всяческого благополучия и удач.
P. S. Посылаю Вам первую фиалочку из моего сада.
Галина Козловская – Ирме Кудровой
14 декабря 1979
Дорогая Ирма Викторовна!
Спасибо, что наконец откликнулись, а то я боялась, что мое последнее письмо, может, чем-нибудь обидело Вас.
Я рада, что Вы много работали. Это верно, когда пишешь – трудно отвлекаться. И не надо.
Что написать Вам о себе? «Я список кораблей прочел до середины» – то же могли бы сказать и Вы, если бы мне вздумалось перечислять все хвори, что волна за волной накрывали меня с головой с весны до осени. Последняя болезнь покинула меня недавно, испепеленной от долгой температуры и совсем без сил. Поэтому извините меня, если это письмо будет кратким.
Я всё это время к книге своей не прикасалась, в бессонницы писала иногда стихи, а когда спала, видела удивительные и прекрасные сны. Не знаю, то ли жар воспламенял дремавшее воображение, но сновидения мои поражали меня глубиной и невиданной красотой зримого. Ради них я не роптала на ту бездну полузабытья, в которой я пребывала.
В одном из этих сновидений я постигла тайну времени через пространство земных ландшафтов, но, проснувшись, огорчилась, что суть – тайна, открывшаяся мне, – исчезла, осталось лишь ослепительно увиденное. И я подумала, что, может, постижение тайны времени принадлежит к тем запретным недозволенностям, куда человек не должен проникать в яви и при жизни.
Хочу пожелать Вам завершить Вашу книгу о Марине Цветаевой в 1980 году, а также удачи и вдохновения. Ну и, конечно, здоровья большого.
Вам, наверное, Владимир Брониславович дал те письма, которые М. И. писала его жене Ариадне Викторовне Черновой, когда той было 16 лет. Какое дивное, страстно горькое письмо по поводу свадьбы героя «Поэмы Горы»! Помните, как она там пишет: «Теперь Дода знает, как венчаются герои поэм и кончаются поэмы».
Когда она пишет, что знает, как он женился, меня потрясают ее слова «Стереть платком причастие – жуткий жест». Какая в ней всегда бездонность!
У нас сегодня 20 градусов тепла. Пишу Вам на крыльце, в саду, где Журушка справляет радость золотой осени. Только что обошла сад, хотела найти фиалочку, чтобы послать Вам рождественский подарок, но Журка склевал, по-видимому, проклюнувшиеся было цветочки. Ну, пора прощаться. Я всё еще слаба, и глаза устали от солнца и от письма.
Не забывайте меня и пишите мне, чем очень порадуете. Обнимаю Вас и шлю свои самые горячие новогодние пожелания.
Галина Козловская – Ирме Кудровой
Август 1981
Мы не должны судить тех, кого мы любим,
Истинная любовь слепа.
Ирмочка, мой самый дорогой и милый друг!
Не сетуйте на меня, что я до сих пор не ответила на Ваше прелестное и тронувшее меня письмо. Я теперь всё больше выпадаю из категории тех, к кому можно предъявлять требования нормального общения. Казалось бы – одна, свободна от столь многих обязательств жизни, но поверьте, милый друг, что передо мною встало, вероятно, последнее из преодолений жизни.
Я овладеваю тихо и незаметно иным пульсом существования. У меня еще больше сократилась амплитуда мобильности тела.
Я стала жертвой и рабыней сна.
Еще в июне наступила такая жара, что мне с моим сердцем сразу стало невмоготу бороться. Ночи с какою-то прохладой я пыталась спать, как раньше, в саду на шипанге, но меня быстренько спустила вниз глубокая простуда. И тут начался ад – температура 38,4, жара 39. Жажда воздуха и прохлады, кондиционер и сквозняки – и никакого тебе спасения. Вот так и жила, с отвращением к еде, к движению, едва просыпавшаяся от непреоборимого сна и возрастающей слабости. Очнувшись, я искала саму себя, и находила в коротких вспышках творчества, и снова погружалась в сон.
Сейчас наступил блаженный август, уже терпимо, а вечера прохладны. Сердце справилось с отеками, но я руина, побежденная стихией. Хотя с великою печалью думаю: а стихия ли одна тому виной? Взгляни трезво и найди всему иное имя.
Но мне хочется кого-то украдкой перехитрить – написать стихи, отдаться глинам и хоть что-то сделать, предаться сну – не безжалостному, нет: в нем есть блаженство неведомого раньше чувства покоя. А сны – они по-прежнему бывают прекрасны. Был один, когда я долго ходила по анфиладам большого музея современного искусства. Передо мною вставали одна за другой удивительные картины никогда мной не виданной абстрактной живописи – своеобразные, прекрасные, ни на что не похожие по краскам, линиям и композициям. Всё это было из мира всегда вне моих эстетических и художественных ассоциаций, вкусов и личной сути. Но это было так ярко, оригинально и увлекательно, что я проснулась потрясенная и даже усталая физически. Когда я в тот день рассказала этот сон своему гостю, он мне сказал: «Да, но ведь это же были Вы, Ваше виденье и творческое воображенье». И я подумала: ведь это так; поэтому, когда вскоре из Москвы приехал один мой друг, я ему, смеясь, сказала: «А знаете ли Вы, что я, оказывается, гений». Он, выслушав сон, сказал: «Ну конечно же, обыкновенный гений?»
Я радуюсь тому, что мой сократовский демон[236] не засыпает, а бодрствует со мной в моих сновидениях. Пусть Лета еще подождет.
Ирма, дорогая, я рада, что у Вас притупилась боль и осталась бесценность истинной любви. Прощайте, милая, того, кто любим, кто нужен, кому принадлежат воспоминанья. Нам, женщинам, надо помнить – не надо создавать разлук, судьба привалит их сама. Всегда в минуты гнева, когда всё в тебе жаждет разрыва, во мне вдруг возникают слова Александра Сергеича Кочеткова[237] как предостережение – «С любимыми не расставайтесь!», и как выстраданно звучало у него – «И каждый раз навек прощайтесь, когда прощаетесь на миг!» (Милый был человек.)
Я всем сердцем хочу Вам примиренья и настоящего счастья. Я всё понимаю, мы порой ломаем даже кости, они срастаются, и исчезает даже след. В жизни многие следы стираются, а сосуд любви не иссякает.
Я тоже сделала попытку расторжения с близким мне сыном Борей, но Боже, как я настрадалась и какой удар я нанесла ему. Быть может, это и пошло на пользу, он словно очнулся от душевной повседневной летаргии, где мелкая текучесть дел и жизненной суеты рождала небрежение к моему существованию. Он, настрадавшись, пережил большое потрясение и наконец нашел слова смирения и мужество прийти.
Вот уже десять лет, как накануне Троицына дня он приходит ночью с огромным пучком мяты, которую срезает где-то у ручьев. Обычно Алексей Федорович в это время спал, и мы тихонько усыпали пол нагретой и благоуханной мятой. Боря нареза́л еще много веток и превращал потолок и стены в душистый шатер. И в эту ночь он пришел, как всегда, просветленный и сопричастный ко всему, что мы все трое так любим. И я поняла, что я в своей взыскательности к тем, кого я люблю, была не права. Нельзя опускать натянутость струны дружбы и уступать большое мелкой жизненной мельтешне.
