Книга Французский дворянин - Стэнли Джон Уаймен

Я снова утвердительно кивнул головой.

– Хочу продать эту лошадь. Другой такой нет во всем Блуа, да и в самом Париже. Дотроньтесь только рукояткой хлыста до бедра – и она пустится, как из лука стрела. А так обычно на ней хоть ребенок может ездить. Теперь она в стойле, в третьем доме от «Трех Голубей», в переулке Аманси. Френуа не знает, где она. Он вчера присылал ко мне спрашивать, но я не сказал.

Искра человеческого чувства, мелькнувшая на его грубом, почти зверском лице, когда он заговорил о лошади, возбудила во мне желание узнать дальнейшие подробности. По счастью, как раз в эту минуту показалась в дверях и девочка, которая искала своего приятеля. От нее мне удалось узнать, что Матфей желает продать лошадь из опасения, как бы торговец, в чьем стойле она стояла, не присвоил ее себе в уплату за постой и прокорм. Я все-таки не мог понять, почему он обратился с этим предложением именно ко мне, и был польщен, когда узнал всю истину. Будучи совершенно нищим и бездомным, Матфей был привязан к Гнедку – единственному своему имуществу в последние шесть лет. Беспокоясь о судьбе Гнедка, он и решил сбыть его мне, полагая, что я буду хорошо обращаться с ним и не захочу воспользоваться беззащитностью хозяина, не заставлю его продешевить. Я согласился купить лошадь за 10 крон, заплатив, кроме того, за ее постой в конюшне. Мне хотелось также сделать что-нибудь для самого Матфея: меня тронула мысль, что и в нем оказалось человеческое чувство, а также то доверие, с которым он обратился ко мне. Но раздавшийся в эту минуту внизу лестницы шум отвлек мое внимание. Я услышал свое имя, повторенное кем-то несколько раз, и на время забыл все остальное.

ГЛАВА IX

Ко мне, мои друзья!

Мне страшно хотелось узнать, кто там и что им от меня нужно. Находясь в том возбужденном состоянии, когда наше зрение и слух точно удваиваются, я обратил особенное внимание на странную медлительность в заслышанных шагах, на какую-то нерешительность, которая живо сообщилась и мне самому. Смутный страх овладел мною, пока я стоял, прислушиваясь. Раньше чем дверь отворилась, меня охватило предчувствие чего-то недоброго. Я не мог понять, как это я не спросил ничего о короле, в безопасности ли он. Словом, мною овладел полный упадок духа, как обыкновенно бывает после приливов чрезмерной радости.

Я был готов встретить грозные взгляды, но никак не ожидал увидеть тех, кто появился предо мной, и вовсе не способен был уяснить себе их странное поведение. Посетителями моими оказались Ажан и Симон Флейкс. Но первый из них вместо того, чтобы поздороваться со мной с обычной своей утонченной вежливостью, встретил меня с опущенным взором и с таким мрачным видом, что при одном взгляде на него все мои опасения удвоились. Мне вспоминались все ужасы и мучения, которые, по намекам Рамбулье, могли ожидать меня в тюрьме. Я считал уже вполне естественным появление вслед за гостями тюремщика с цепями и кандалами. Поклонившись Франсуа с таким же, если еще не более мрачным, выражением лица, как у него, я едва нашел в себе достаточно спокойствия, чтобы предложить скромное мое помещение к его услугам. Он поблагодарил меня, но с таким мрачным видом и так неестественно, что каждое его слово еще более разжигало мое любопытство. Симон Флейкс отошел к окну и повернулся к нам спиной. Казалось, что никто не знал, о чем говорить. Кругом царила такая натянутость, что я не в силах был переносить ее долее и, раздраженный неестественной принужденностью моего друга, которая невольно сообщалась и мне, резко обратился к нему с вопросом, вернулся ли его дядя.

– Он приехал около полуночи, – ответил Ажан, чертя что-то на полу кончиком хлыста.

Такой ответ удивил меня, так как Франсуа был одет по-дорожному, и в его платье и оружии не было на этот раз обычного оттенка щеголеватости. Но он не выказывал никакого желания давать мне дальнейшие объяснения и сам даже не полюбопытствовал узнать, как судьба свела меня с ним именно здесь; я, со своей стороны, также не коснулся этого вопроса и ограничился тем, что спросил его, удалось ли его отряду настигнуть беглецов.

– Да, но без всяких последствий.

– А король?

– При нем теперь Рамбулье, – ответил Ажан, продолжая чертить что-то на земле хлыстом.

Этот ответ несколько рассеял мои опасения. Но Ажан сказал это с таким встревоженным видом, самый тон его так не согласовался с его обычной беспечностью, что я снова смутился. Я взглянул на Симона, но тот стоял, – отвернувшись от меня, и на его лице я ничего не мог прочесть: я успел только заметить, что он также был одет по-дорожному и вооружен. Я внимательно прислушивался ко всякому шуму, но не мог уловить ничего, что указывало бы на приближение старосты-маршала. Вдруг я снова вспомнил про мадемуазель. А что, если Мэньян оказался неспособен к выполнению возложенной на него задачи? Под влиянием возбуждения, вызванного этой мыслью, я порывисто вскочил со стула и схватил Ажана за руку.

– Что случилось? – воскликнул я. – Так это опять Брюль? Неужели он вломился ко мне прошлой ночью!.. Что? – воскликнул я, прочтя в его глазах утвердительный ответ и в ужасе отступая назад. – Так это действительно был он?

Ажан, который также встал с своего места, судорожно стиснул мою руку и держал ее несколько минут в своей, смотря мне в лицо взглядом, в котором отражались и злость, и волнение.

– Увы, да! – ответил он. – Это действительно был Брюль; и он увел с собой тех, кого нашел там! Вы понимаете, что я говорю, – тех, кого он нашел там! Но Рамбулье уже едет сюда, и через несколько минут вы будете свободны. Тогда мы вдвоем пустимся в погоню за Брюлем. Если нам удастся настигнуть его – прекрасно. Если же нет – у нас будет достаточно времени наговориться.

Он замолчал. Я стоял, как громом пораженный, и молча глядел на него. Но даже среди такого ужаса я не мог не обратить внимания на особенную мрачность его лица и на страстность, дрожавшую в его словах. Что могло так повлиять на него?

– Но Брюль? – сказал я наконец с чрезвычайным усилием. – Как мог Брюль пробраться в комнату? Ведь к ней была приставлена стража.

– Он пробрался хитростью, улучив минуту, когда Мэньян и его воины вышли и там из ваших остался один этот парень. Солдаты Брюля напали на него и, конечно, им не трудно было совладать с ним…

– Какой дорогой бежал Брюль? – воскликнул я с пересохшим от волнения горлом, причем мое сердце билось так сильно, что, казалось, хотело выскочить.

Он покачал головой.

– Мы знаем только одно: сегодня на рассвете он проехал через южные ворота. С ним было 11 всадников, 2 женщины и 6 вьючных лошадей. Мэньян ходил к моему дяде, чтобы сообщить ему все; а Рамбулье, несмотря на ранний час, прямо прошел к королю, чтобы просить его освободить вас. Он должен быть уже здесь.

Мною овладел неописуемый ужас. Я молча взглянул на решетчатое окно, а оттуда перевел глаза на Симона Флейкса, стоявшего неподалеку с убитым видом.

– Ты, собака! – сказал я ему тихо. – Как это могло случиться?

Он упал на колени и, простирая ко мне руки, как бы отвращая грозящий удар, прошептал глухо: