Книга Пентакль - Марина и Сергей Дяченко

Печатка! Печать политотдела, через пять домовин ее с присвистом сквозь матросский узел да в Пресвятую Пятницу!..

Значит, и правда – аминь казаку.

Прикинул то и это, помозговал крепко. Аминь и есть. Ведь не потерял я ее, клятую, не в поле посеял. За такое тоже не погладят, но тут и вовсе беда. Сам! Сам ее врагу народа отдал, можно сказать, из рук в руки передал.

Вскочил я, за чуб себя дернул. Думай, думай, не раскисай! Не тот казак, что победил, – тот, что выкрутился! Ждать, пока придут, пока ордер предъявят, резону нет, и самому сдаваться – резону нет. Не выручит, не спасет! Может, и вправду одно осталось – «наган» достать да точку поставить? Вроде как в окружении, когда патроны считать начинаешь?

Но тут мне стыдно стало. Довел страх казака до самых последних мыслей. Стрельнусь – и что? Будут внуки-правнуки спрашивать: «Отчего это наш дед-прадед такого труса спраздновал? Неужто из-за безделицы подобной?» И ведь не станешь каждый раз из могилы, известкой засыпанной, выбираться и пояснять непонятливым!

Прогнал я искушение бесово, но их самих, чертей окаянных, ждать не стал. Поправил пиджак, водой рот прополоскал – и пошел кума искать.

Кум, хоть и делами был занят, мне обрадовался, за стол потащил, скляницу с этикеткой зеленой выставил. Только не до нее теперь! Тянуть да около ходить не стал – рассказал сразу. Все как есть, на духу словно.

– Дурень ты! – говорит мне кум, дослушав.

Не спорю, не отвечаю. Дурень и есть.

– И не помогал бы я такому раззяве, – продолжает кум, голос повышая. – Хоть и брали мы с тобой вместе Перекоп, хоть и ходили под знаменами товарища Примакова. Не тебя мне жалко – детишек твоих, которых крестил я, долг партийный нарушая. Переступил я тогда совесть свою большевистскую, только про себя решил: ненадежный ты все же товарищ! И вправду! Вчера детей к попу носил, сегодня печать партийную теряешь. Чего завтра будет?

Стою я перед кумом, язык проглотив. И не потому молчу, что нрав его знаю. Не зря кум «маузер» свой даже под одеялом не всегда снимает! Молчу, потому как прав он. Проявил я слабину, расчувствовался, врага народа Запорожца приветив…

– Ладно, – хмурится кум. – Так и быть, помогу. Печатка твоя, сам понимаешь, уже кем надо изъята. И «кто надо» этот большой на тебя зуб растит, живьем сгрызть желает. Потому на службу к нему не суйся, сразу с подвалом здешним познакомишься. Идти тебе к нему надлежит вечером – по адреску, что я тебе после назову. А сейчас меня послушай. Прежде всего: сможешь ли денег достать? Зачем деньги, смекаешь?

К месту нужному я в самое правильное время добрался – через час после заката. Недалеко идти пришлось: за кирпичный завод, что на шляху Миргородском, да за мостик, который через Студну, речку нашу, ведет. Тогда уже мост новый стоял, железный, а прежде деревянный был, и не простой, говорят, с чертом-оберегателем.

Перешел, оглянулся…

Темна ночь наша, тиха. Ни ветерка, ни шороха даже. Покойно все, славно, вербы к воде ветви черные тянут, над дальним лесом месяц серебром поблескивает, вынырнуть желает. В такую ночь надо с дивчиной по берегу гулять, а не туда, куда кум послал, собираться. И от мыслей подобных сразу вся красота и увяла. Словно болотом потянуло, словно коснулись уха моего губы мокрые и холодные. Коснулись, прошептали: «И куда идешь, человече живой?»

Поглядел вперед – так и есть. Хатка малая в три окна за плетнем. Дивная хатка – вроде и беленая, и соломой недавно крытая, а все равно словно брошенная. Черно в окнах, пусто, но вот мелькнул за стеклами огонь. Появился, погас, снова затеплился…

Вошел я, как кум и учил: не с главного входа, а с черного, плетень обойдя. И где же такое видано, чтобы у хатки невеликой две двери оказалось? Да что спрашивать – здесь и видано.

Постучал.

– Чего надо?

Сразу спросили, видать, рядом стояли. А голос-то, голос! Таким только бумажник на большой дороге требовать. Но делать нечего – назвался. Хихикнули за дверью, и протянулась ко мне рука не рука, лапа не лапа…

Фу ты, срамотища!

Однако же теряться не стал, кумову науку вовремя вспомнив. Сунул в лапу все, чего достать сподобился. Немалая вышла пачка, тяжелая! Взвесила лапа червонцы, да и убралась.

– Ну заходи, коли не страшно!

Если даже и страшно? Деваться-то некуда. А как вошел…

Думал, пекло увижу, если не само, так филиал. Все, как попы в церкви обещают: тут тебе сковорода, тут котел, тут колья острые. Понимал я, конечно, что бес теперь современный пошел, ему котлы прадедовские – детская забава. А все-таки вроде как надеялся. Попадутся бесы правильные, стародавние, и крест сотворить можно, если совсем припечет.

Вот как напугали, клятые!

Понятно, котлов со сковородой не обнаружилось, зато ждал меня целый кабинет. Чин-чином все: шторы тяжелые на окнах (потому и света снаружи не видать), стол дуба мореного, стулья со спинками, что твой собор ляшский, портреты нужные на стенах. Устроились! Только не смотрел я на всю эту привычность, нагляделся. На них смотрел, на бесов. Я – на них, они – на меня.

– Ну, чего? – говорит мне главный бес, не бес даже – Бесовище. – Сам пришел, вражина? Раз пришел, дело излагай!

И скалится, скалится! Рядом с ним другой, поменьше и пожиже, вроде как Бесок. Тоже зубы кажет. И ведь что интересно? Лица как лица, знакомые даже. Видел я Бесовище в райкоме нашем, не раз видел! Но почудилось: не лица – рыла свиные под ушами острыми, собачьими. То ли лампы керосиновые тому виной, то ли страх мой, в душу въевшийся…

Третьего, что впустил в хату, разглядеть не успел. Провел он меня – и назад к двери вернулся. Не иначе разводящим в бесовском кагале служит.

– Дело, дело говори! – Бесовище торопит. – У нас и без тебя, шпиона и вредителя, забот хватает. Или помочь?

И на стол кивает. Поглядел я туда… Эхма! Вот она, беглянка моя родимая, печать с ручкой деревянной, полированной. Лежит себе на тарелке с синей каймой, словно к ужину приготовленная. Не одна лежит – рядом с пачкой червонцев, что я только что бесу-разводящему в лапу сунул.

А если подумать, то и вправду к ужину. Только ужинать мною собрались.

– Доказательства вещественные налицо, – скалит клыки Бесок, ближе подскакивая. – Сам признание в польском шпионаже и в замысле на террор напишешь – или продиктовать по буквам?

– А может, по хребту поленом? – Бесовище поганое хохочет. Молчу, хоть и страшно до колик. Пояснил мне кум: обычай у них такой, у бесов. Вначале пугать да грозить, а если на попятную не пойдешь, тогда и о деле начинать. Так и вышло. Отсмеялось Бесовище, губы свои толстые рукавом вытерло.

– Зачем писать-то? Нам в том интересу нет. Что деньги принес, хвалю, только червонцы твои все одно наши. Ты про них рассказывать не станешь, лишний срок наматывать, а мы за здоровье твое хилое выпьем. Но не поможет, ой не поможет!