Книга Белая свитка - Петр Краснов

Потом отошел, стал перед серединой толпы, окинул ее смелым взглядом блестящих глаз, – на ресницах сверкали растаявшие снежинки, – и… приказал.

– Господа! Приказываю вам… как только вас отвезут в Санкт-Петербург…

Он назвал город точно, его старым, полным именем, четко выговаривая его. Каждым слогом, как гвоздем, он будто вколачивал в сердца слушателей большие, медные, Петровского стиля буквы этого священного имени. «Санкт-Петербург»… В этом коротком и тяжко упавшем в тишину слове, казалось, звучало: был и будет… Другому имени не быть… Санкт-Петербург – город Святого Петра. Камень Российской Империи.

– Приступить с полным усердием к исполнению ваших обязанностей… Нарушать устоявшегося быта я не буду. Я буду его выправлять по той линии, которая вам была только что перед моим прибытием указана. Каждый из вас останется на своем месте до тех пор, пока не будет признано, что он не может… не хочет… не умеет… понять требования Русской Национальной власти… Вам помогут… Вас, где надо, научат… В частности вас поддержит эмиграция, которая явится сюда не для того, чтобы вас гнать или вами командовать, но для того, чтобы вернуть вам русские навыки, вытравленные из вас годами владычества чуждой России власти…

Он сделал паузу. Он казался огромным великаном перед толпою маленьких ничтожных людей… Господином среди рабов.

– Надо остановить разрушения… Приступить к созиданию. Надо уничтожить то, что разрушало, разъедало, растлевало Россию.

Он отыскал в толпе Бархатова и направил на него волевой луч своих ясных глаз.

– Вы снимете позорные памятники преступникам и безумцам… Восстановите старые монументы великому прошлому России и его творцам со всеми старыми надписями.

Он перевел глаза на Воровича. Было ясно, что он знал, кто чем заведует.

– Вы вернете исторические имена улицам и площадям. Разнузданную молодежь приведете к повиновению родителям и вере в Бога. Родителей заставите признавать своих детей и воспитывать их.

Он посмотрел на митрополита.

– На вас, владыко, мое упование. Вы восстановите монастыри, и они станут школами воспитания христианского духа, местами изгнания бесов из ими одержимых. Вы дадите пастырей добрых в школы всех ступеней, во все воинские части, учреждения, приюты, тюрьмы и больницы, во все приходы. Вы восстановите везде проповедь и Богослужение во всем его благолепии. Возрастите мне виноград добрый в державе Российской. – Он отыскал глазами группу академиков и профессоров. – Вы, господа академики и профессора, выметете мне сор из легкомысленно, в угоду толпе, испорченного русского языка. Восстановите мне грамоту и слог Пушкина, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Гончарова и Толстого. Изгоните нечленораздельные звуки советского телеграфного кода из речи, печати и стихов, не допустите впредь в печать ничего, что оскверняет и засоряет живой русский язык. Довольно покровительства пролетарской мерзости! Установите цензуру нравственной чистоты и художественной красоты. Надеюсь, господа, вы меня поняли? Потрудитесь же точно исполнить все мои приказания. Коммунизм умер – Россия жива. И будет жить, и шириться, и расти тысячи лет. Да поможет вам Бог!

Белая Свитка чуть поклонился, надел папаху и вышел в двери, где в снежных вихрях нетерпеливо била копытами ожидавшая его тройка.

Брякнул колокол под дугой, пристали к нему маленькие колокольчики, зазвенели бубенцы на ожерелках у пристяжных, и все покрыл вой бури. Лихая тройка умчалась в мутную, снежную, лесную даль.

Собранные в бараке люди пребывали в молчании. Боялись говорить… А вдруг обман?.. Провокация… Душа звала кинуться друг другу в объятия, обниматься, целоваться, как на Пасху, запеть «Христос воскрес».

Они боялись и не смели.

Кто он? Белая Свитка… Братство Русской Правды… Да есть ли все это на деле? Реально ли это? Быть может, все это дым? Новый, хитро задуманный искус Чрезвычайной комиссии?.. А потом тех, кто обнимался, радовался и приветствовал, кто посмел дать зажечься в своих глазах огню радости, потянут в суд, в тюрьму, в ссылку, к стенке на расстрел.

Стояли безмолвные… Но в головах, помимо воли, уже роились мысли, как надо перестроить все на новый лад, о котором здесь говорилось.

«Надо будет “Жизнь за Царя” ставить, возобновлять “Старый закал” и “Смерть Иоанна Грозного”… Интересно, целы ли декорации… Костюмы…» – думал Царьков.

«Милиции, пожалуй, придется на шапки кресты восьмиконечные нацепить… Оранжевые жгуты на шинели нашить… Город убрать трехцветными русскими флагами… – мелькало в голове Гашульского. – С памятниками-то просто будет… К чертовой матери в одну минуту… Любителями справимся, всякий поможет… А вот с беспризорными беда… Наваландаешься с ними. Поди-ка, найди их родителей в нашем собачьем браке…»

Люди молчали, прислушиваясь к гулу бури в лесу, к вою грозно разыгравшейся вьюги.

В мертвой тишине умер коммунизм в Санкт-Петербурге. В тяжелых, мучительных думах рождалась в нем – Россия.

17

В лесу вьюга была не так заметна. Внизу снег падал большими, красивыми звездами, вверху глухо шумел лес вершинами сосен. Тройка шла, мерно побрякивая колокольцами, узким проселком. Проселок вился между деревьев. Сосны становились реже, выше, стволы были толще. Все чуть намечалось сквозь белую кисею густо падавшего снега.

– Не ошибешься, Рожнов? – спросил адъютант Белой Свитки, молодцеватый юноша, в такой же, как у его начальника, белой шубе, отороченной соболем.

– Помилуйте, Павел Николаевич. Тридцать годов лесником у графа Шувалова состоял. Да я здесь каждую былинку знаю.

– Былинок-то не видать… Ишь, как замело, – проворчал адъютант.

– Мне каждая сосна, что брат родной, – в тон ему ворчал ямщик. – Да вот и Каменка. Вон огни видать.

Однако ни Белая Свитка, ни его адъютант не видели ничего. Кругом был хаос. Верно, такой хаос был в первые дни мироздания. Снег… Снег… Бело под ногами, где точно лодка по воде шуршат полозьями и отводами сани. Бело кругом и бело в небе. Навалило белым пуховиком на голубую полость. Впереди ямщик – что снежный богатырь. Фыркают пристяжки, по брюхо увязая в снегу. Гул леса подобен гулу моря, а внизу тихо, безжизненно и мертво.

– Самая настоящая погода, – сказал ямщик.

Белая Свитка вздрогнул и поднял опущенную на грудь голову.

Впереди сразу возник овраг в красном зареве многих костров. Шатры и шалаши в снеговых покровах. Лошади, сани, люди. Тонкая, высокая мачта искрового телеграфа.

Сани съехали в овраг и остановились. Между костров выстраивалась шеренга людей, засыпанных снегом. Раздалась команда:

– Господа офицеры!

Белая Свитка пошел к радиостанции. От нее отделился человек в шинели и фуражке, укрученный башлыком.

– Что в Петербурге? – спросил Белая Свитка.

– Тишина полная. Почти все милицейские посты сняты. Трамваи из-за вьюги не ходят. В театрах съехалось мало народа. Жители сидят по домам. На «Красном электрике» все готово остановить подачу света. На телефоне и телеграфе – наши.