Книга Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон

И я поддаюсь. Я даю своему сердцу разбиться.

А рядом Ноа, сильный и устойчивый, он меня подхватывает, помогает во всем этом устоять и следит за тем, чтобы со мной ничего не случилось.

Мы отправляемся домой подлинной, петляющей по лесу дороге, у меня по лицу текут слезы, а изо рта – слова. Бабушка была права: разбитое сердце – открытое сердце.

– Тогда много чего происходило, – говорит Ноа. – Не только это. – Он машет рукой в сторону студии Гильермо. – Со мной тоже.

– И Брайеном? – спрашиваю я.

Он смотрит на меня:

– Да. – Брат впервые это признал. – Мама нас застала… – Как с нами обоими столько всего могло случиться в одну неделю, в один день?

– Но мама же нормально отнеслась, да? – уточняю я.

– В том-то и дело. Совершенно нормально. Одна из последних вещей, которую она мне сказала, что плохо жить во лжи. Что я обязан быть верен себе. А я пошел и превратил в ложь ее жизнь… – После паузы он добавляет: – Да и свою тоже. – Ноа хватает с земли палку и разламывает пополам. – А еще я Брайену жизнь испортил. – Он продолжает кромсать палку на более мелкие кусочки. На его лице читаются мука и стыд.

– Не испортил.

– Ты о чем?

– Про Гугл что-нибудь слышал?

– Я пробовал один раз, даже два.

– Когда?

– Два раза.

Ну, блин, только Ноа так может. Он, наверное, ни разу ни в одну социальную сеть не заходил.

Он пожимает плечами:

– Там все равно ничего не было.

– А теперь есть.

Он широко распахивает глаза, но не интересуется, что я узнала, так что я и не говорю, решив, что он хочет посмотреть сам. Ноа ускоряет шаг. Спешит к Оракулу.

Я останавливаюсь:

– Ноа, мне тоже надо тебе кое-что рассказать. – Он поворачивается, и я начинаю – иначе никак. – У меня есть опасение, что, когда я признаюсь, ты навсегда перестанешь со мной разговаривать, так что я для начала скажу, что мне очень стыдно. Мне следовало рассказать об этом давно, но я боялась, что навсегда тебя потеряю. – Я опускаю глаза. – Я до сих пор люблю тебя больше всех на свете. И всегда буду любить.

– Что такое? – спрашивает он.

Я должна беречь брата, напоминаю я себе, а потом говорю:

– Проблема не в том, что тебя не захотели взять в ШИК. А в том, что к ним не пришли твои документы. Помнишь тот день? – Я вдыхаю поглубже, а потом выдуваю слова из самой своей глубины: – Я твою заявку не послала.

Он хлопает глазами. Бесконечно. Снова и снова. Лицо его ничего не выражает, и я не знаю, что творится у брата внутри, а потом он внезапно вскидывает руки и начинает скакать, а на лице у него отображается такая дикая радость – нет, я бы даже сказала, экстаз. Это экстаз.

– Ты правильно понял?

– Да! – кричит он. И безумно хохочет, я уверена, что он растерял все пуговицы. Но потом наконец у него вырывается: – А я думал, что херово рисую! Я думал, что я хреновый художник! И так долго в это верил. Я решил, что хорошее в моих рисунках видела только мама! – Он запрокидывает голову. – А потом… я понял, что это не важно.

– Что не важно? – Я ищу на его лице признаки злости или ненависти, но не нахожу. Словно он не понял, как я его предала. Ноа лишь радуется.

– Идем со мной, – говорит он.

Через пятнадцать минут мы оказываемся на заброшенной стройке перед начавшей крошиться бетонной стеной. А на ней в буйстве красок запечатлено… всё.

Баллончиком нарисованы НоаиДжуд, вид сзади, плечом к плечу, волосы сплетены в общую косу света и тьмы, которая обвивает весь рисунок. Брайен в небе открывает чемодан со звездами. Мама с Гильермо целуются в водовороте цвета возле деревянной птицы. Из океана в виде бога солнца выходит папа и становится пепельным. Еще со стеной сливаюсь я в своей невидимой форме. Крошечный Ноа сидит, скрючившись, в самом себе. Мамина машина загорается и взлетает в небо. Ноа с Хезер на жирафе. Ноа с Брайеном лезут вверх по бесконечной лестнице. На двух целующихся мальчиков без маек ведрами льется свет. Ноа замахивается бейсбольной битой на Брайена, и тот рассыпается на осколки. Ноа с папой под ярким красным зонтом готовятся к буре. Мы с Ноа идем по дорожке, которую солнце нарисовало на океане, но в разные стороны. Ноа сидит в воздухе на гигантской ладони, и этим великаном оказывается мама. Есть даже я в окружении гигантов Гильермо в ходе работы над НоаиДжуд.

Это целый мир – заново сотворенный.

Я достаю телефон и начинаю щелкать.

– Ноа, это просто божественно. Нереально божественно. Тебя немедленно возьмут в ШИК! Я откажусь от своего места в твою пользу. Я уже написала об этом Сэнди. И мы пойдем к нему навстречу в среду утром. Он умрет. Не похоже даже на краску из баллончиков. Я не знаю, на что похоже, но это невероятно, настолько…

– Не надо. – Ноа выхватывает у меня телефон, чтобы я больше не фотографировала. – Мне не нужно твое место. Я не хочу в ШИК.

– Не хочешь?

Он качает головой.

– С каких это пор?

– С этой минуты, наверное.

– Ноа?

Он пинает землю ногой:

– Я как будто забыл, насколько круто мне было до того, как я начал задумываться, хорошо ли у меня получается, возьмут ли меня в какую-то дурацкую художку. Ну серьезно, блин, кому какое дело? – Солнце лупит ему в лицо, оно ясное, полное самообладания, оно кажется старше, и я почему-то думаю, что у нас все будет хорошо. – Это вообще не главное, – продолжает он. – Главное – магия. – Брат качает головой. – Как я мог об этом забыть? – Улыбка у Ноа такая же безумная, как и вчера вечером, когда он был пьяный. Мне даже не верится, что он мне так улыбается. Почему не разозлился? Он продолжает: – Когда я догадался, что ты ходишь к Гарсии, – поэтому он заинтересовался моими рисунками? – я понял, что все скоро лопнет, вся моя ложь. И тут я сам лопнул. Наконец-то. Я уже не мог рисовать только в голове. – Ага! – Мне надо было сказать правду вслух, хоть как-то, хоть где-то. Надо было дать маме знать, что я ее в тот день услышал. Надо было извиниться перед ней, перед Брайеном, перед тобой, перед папой и даже перед Гарсией. Я взял деньги, которые папа оставил на экстренный случай, накупил краски в баллонах, вспомнил эту стену – я заметил ее во время пробежек. Я, кажется, посмотрел все видео о том, как делать граффити баллончиками. Первые попытки уже закрашены несколькими слоями и… слушай… – Брат тянет меня за рукав. – Я не злюсь на тебя, Джуд. И не буду злиться.

Я поверить в это не могу.

– Почему? Должен же. Как можно не злиться?

Ноа пожимает плечами:

– Не знаю. Просто не разозлился.

Он берет меня за руки. Наши взгляды встречаются и не расходятся, и мир начинает распадаться, время тоже, годы отлетают, как тряпки, пока все не становится снова так, как будто ничего и не было, и на какой-то миг это снова мы, скорее одно целое, чем два отдельных человека.