Книга Ведьмины байки - Ольга Громыко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– От мерина слышу! Ты чеши давай, не отвлекайся…
Алена бедная ушам своим не верит, от Сивки пятится:
– Не может того быть, это ты за коня говоришь, надо мной насмехаешься!
Волчок на соломе дремал, а тут голову поднял, пасть в усмешке языкатой распахнул:
– Что ты, царевна, он и за себя-то толком сказать не может, я за всех троих отдуваюсь!
Вылетела Алена из конюшни, как кошка ошпаренная!
– Чур нас от Вахрамеихи! – говорит Соловей. – Авось больше не свидимся…
* * *
Не проведывают навье царство ни солнце красное, ни луна ясная – все деньки серые, все ночки темные, цельный терем скради – и то не сразу приметят. Прокрались мы к покоям невестиным, залегли в засаде – я за сундуком, Семы с двух сторон за углами коридорными. Вахрамей Любушины покои на ночь замком амбарным опечатывает, а она по нашему велению вдобавок изнутри запирается. Царь ключ при поясе носит, в самих же покоях запор хлипкий, с одною удара выбить можно. Стражи что-то не видать, так и захотелось вороном каркнуть: «Не к добру!» Лежим, выжидаем… Вот те напасть, дождались! Вахрамей, чтоб ему пусто было, своей царской персоной к двери заветной пожаловать изволил. Подошел, согнулся, в щелочку глянул. Долго глядел, у меня аж левая нога затекла. Наконец постучать отважился:
– Любуша, душа моя, спишь ли ты?
Лягушка и не говорит, и не молчит – хихикнула эдак неразборчиво.
– Выдь ко мне, краса-девица! – приплясывает перед дверью Вахрамей. – У меня в покоях вино сладкое, пряники печатные, сахарные…
Лягушка девичество свое блюдет и к царю не выходит. Потоптался царь у двери, рукой махнул и пошел, да не в свои покои, а по коридорчику. Семе Соловью впотьмах чуть руку не отдавил.
Только мы без него пообвыкли, изготовились лягушку выручать – снова нелегкая царя несет, да с цветочком! Поглядел в щелочку, постучался:
– Любуша, ну выдь на минуточку! Я те подарочек принес, хидею заморскую, раз в тыщу лет цветет, всего-то одну ноченьку, и то ежели луна на ущерб!
Цветочку лучше бы вовсе не цвести, уж больно дух от него тяжелый – сирень пополам с трупом лежалым. Сема Муромец нос обеими руками зажал, чих богатырский унимает.
Царь и сам долго не вытерпел, унес хидею свою редкостную – поди, в выгребную яму выбрасывать. Сема Соловей – к двери; за отмычки и браться не стал – изловчился у царя, мимо проходящего, ключ со связки при поясе отцепить!
Любуша сама дверь распахнула, да так на шее у Муромцу и повисла – видать, и ей добрый молодец по сердцу пришелся. Затворились мы изнутри, стали вполголоса судить-рядить, что дальше делать. Сема Соловей в щелочку поглядывает, дабы царь врасплох не застал. Кто его, сластолюбца, знает, он так всю ночь проходить может. Хотели было на кровати чучело из подушек смастерить – раздумали. Раз Любуша царю не ответит, другой, он возьмет да и войдет в опочивальню. Единого дня обождать не может, жених!
Решился я:
– Вы, братья, хватайте Любушу и бегите, а я заместо нее останусь. Выгадаю чуток времени, отвлеку Вахрамея и за вами двинусь. Вы только Сивку моего заседлайте и цветочек к луке приладить не забудьте, мало ли какая спешка выйдет…
Уставились на меня Соловей с Муромцем, как на юродивого:
– Ты чего, Сема, мухоморов объелся? В тебе ж девичьего только волосья до плеч, а плечи самые что ни есть молодецкие, размашистые! А голос, поди, еще в пеленках сломался!
– Ничего, мне с Вахрамеем не миловаться, а через дверь и так сойдет.
Нацепил я Любушин кокошник, лег, к двери спиной повернулся и одеяло по макушку натянул:
– Ну как?
Поглядел Соловей, приценился:
– А знаешь, Сема, что-то есть… Можно, я рядом прилягу?
– Я те прилягу – больше не встанешь!
– Ты таким басищем Вахрамею ответь – то-то он подивится!
Внял я совету дельному, наколдовал себе голосок тоненький-тоненький. Опробовать не решился, Соловей и без того смехом давится, норовит поверх одеяла приласкать, я отбрыкиваюсь молча.
Наконец уняли его, вытолкали из покоя. Прикрыли побратимы за собой дверь, огляделись, Соловей проказливый шепчет в щелочку с присвистом, Вахрамею подражая:
– Любуша, светик, яви женишку хучь ножку помечтать!
Показал я ему молча палец оттопыренный, позади окошка светлого хорошо видать. Унялся Сема, да ненадолго:
– Любуша-а-а!
Только я хотел побратиму словец крепких отсыпать, чтобы дурака не валял, – раскашлялся тот мелко, по-старчески, тапочками шаркнул.
Я чуть с кровати не свалился – Вахрамей, будь ты неладен! Натянул я одеяло повыше, испуганным прикинулся:
– Чего тебе, Вахрамеюшка, от бедной девицы надобно?
Царь так за дверью и выхаживает, так и притопывает:
– Экий у тебя, Любуша, славный голосок прорезался, век бы слушал! Спой мне, уважь жениха!
Делать нечего, пришлось петь. Царь аж всплакнул под конец – то ли песня по вкусу пришлась, то ли голосок писклявый слезу почище лука вышиб.
– Отомкни, невестушка! У тебя перстенек, у меня стерженек, давай-кось примерим да потешимся!
– Что ты, Вахрамеюшка, я девица честная, негоже до свадьбы каравай починать!
– Ну хучь пощипать с краешка!
– Где ж ты на свадьбах пощипанные караваи видал?!
– Видал и краюхи изгрызенные!
– Нет, не могу, уходи…
– Отвори, озолочу!
– Нет, и не проси!
Спровадил наконец Вахрамея. Хорошо, не догадался царь замок разомкнутый пощупать, – был бы мне и стерженек, и перстенек, и каравай в придачу!
Выбрался я в коридор, припал к земле, ползу неслышно, да тут – бах! – дверью открывшейся меня по уху. Не сильно, ан больно. Поднял голову – Алена в рубахе ночной стоит, ножкой притопывает злорадно, в руке колокольчик-побуд, таким разок тряхнешь – весь терем звоном отзовется, мертвого на ноги подымет.
– Ага, попался, тать ночной! Дай-кось я охрану кликну, пущай у тебя за пазухой пощупает – не завалялось ли злата-серебра из казны батюшкиной!
Я палец к губам прижал:
– Тс-с-с, царевна, нет у меня ничего ни в карманах, ни за пазухой! Хошь – обыщи сама, только шума не подымай!
– А что это, – спрашивает Алена подозрительно, – у тебя с голосом?
Откашлялся я, вернул себе бас прежний:
– Застудил малость, вот и истончился чуток…
Вижу, не сердится Алена, больше потешается да любопытствует:
– Обыскивать тебя, вот еще! Кокошник-то пошто напялил? Али к батюшке моему свататься полз?
Нет у меня ни времени, ни желания для царевны сказку придумывать, взял да и выложил как на духу: