Книга Два гения и одно злодейство - Лариса Соболева

Володька бросил пистолет на пол, сквозь зубы процедил:

– Благодари свою мадонну, сволочь, – развернулся и ушел.

Кеша опустил пистолет, вопросительно уставясь на Леху, тот молчал. Алиса вернулась к сыну. Тимур, вытирая лоб платком, спросил:

– А чего ты не стрелял в него, Кешка?

– Потому что не выстреливший сразу не выстрелит, – отговорился тот.

Марк рассеянно обвел всех глазами, нахмурился и попросил:

– Тимур, проследи за ним, узнай, где живет.

– Босс, я-то узнаю, но обещай, что мокрухи не будет. Я так рад, что он жив, честное благородное. Ужасно рад…

– Скачи за парнем! – рявкнул Леха.

Нарочито вздохнув, Тимур выбежал. Не спеша, удалились и Кеша с Лехой. Марк сделал несколько шагов к выходу, не оборачиваясь, бросил Алисе:

– Какого черта влезла? Я хотел, чтоб он выстрелил.

– Не ври, – послышалось в ответ. – Не надоело играть в невозмутимого героя?

Ему стало стыдно. Алиса знает его лучше, чем он себя. Стоять перед дулом пистолета и не ронять достоинства, когда внутри все кричит: жить!.. А как неприятно сознавать, что тебя оставили в живых только благодаря женщине. Марк пошел к выходу, но его остановил вопрос Алисы:

– А когда ты простишь меня?

Он поторопился к телохранителям, чувствуя спиной, как Алиса смотрит ему в след.

В ГОРОДЕ

Полин правильно о нем говорила: импульсивный. Оказывается, он не способен на поступок. А убить – это поступок? Кому-то просто завалить человека, Володька не смог.

«Неудачник», – оскорблял себя.

Он бесцельно бродил по городу. Устав, плюхнулся на скамью и долго сидел, обуреваемый унынием.

«Разыграл фарс и с победоносным видом убрался, «каратель»! Ну, ничего, Ставров хоть на минуту испытал, как смерть дышит в лицо. А теперь что? В тюрьму сесть не удалось, поеду домой и сяду на шею маме? Отличная перспектива! Однако ехать не на что, деньги потратил, добираясь сюда».

Володька закурил. Курить начал уже в России.

– Паренек, дай сигаретку, – вывел из задумчивости низкий женский голос.

Вытащил пачку, протянул, не глядя. Несколько раз чиркнул зажигалкой, когда она загорелась, поднес неизвестной, опять же не глядя на нее. Она прикурила и неожиданно взяла его за руку:

– Молодой, красивый, а что с руками?..

Володька вспомнил приговор, который услышал, вернувшись домой…

– Видите, вот здесь на позвоночнике как нарост… – хирург авторучкой водил по снимку. Мама подняла на уши всех знакомых врачей, когда он вернулся домой.

– Ну, вижу, – потускнел Володька. – Вы называете это опухолью, так?

– А ты, парень, грамотный, – усмехнулся врач. – Операция нужна. Иначе к тридцати годам ты не сможешь ходить.

– Понял. А руки?

– И руки можно прооперировать…

– Но не нужно, так? В смысле, делать это бессмысленно, да?

– Почему же. Только у нас вряд ли сделают такие ювелирные операции. Раздробленные кости срослись неправильно. Надо ехать в специализированную клинику.

Надо ехать! Ха! А сначала бабки нарисовать? – хотелось сказать хирургу. Его перевели на инвалидность, назначили мизерную пенсию. Инвалид, пенсия! Володька сатанел от мысли, что вынужден закончить жизнь в самом ее начале. В конце концов, с людьми всякое случается, можно распрощаться с живописью, хоть это и прискорбно, потому что дар художника получают избранные. Но ему ведь не освоить и профессию плотника, слесаря, не ввинтить шуруп покалеченными руками! Вот и вышел из него стопроцентный неудачник.

– …Авария была, – нехотя ответил Володька.

– Ты про аварию врачам рассказывай, не мне. – Тут только посмотрел на нее. Цыганка. Лет сорока. Пронизывающие глаза заглядывали внутрь, отчего стало не по себе. Ее губы тронула кривая усмешка. – Женщина была. Из-за нее кувырком все покатилось, так? Затем другая женщина была, слабая и сильная…

Володька мысленно очутился в предместье Парижа…

Очнулся в какой-то пещере, где поместиться могли человека три, в полный рост не стать. Тюфяки, набитые сухой травой, лежали прямо на земле. Но здесь было тепло. Когда Луиза первый раз вывела Володьку на воздух, он рассмотрел жилище: холм из валунов, а перед входом в пещеру куст, так что заметить природный грот сложно, а вокруг лес. После лихорадки он спал сутками, просыпался от голода или жажды, быстро утомлялся от боли. Много прошло времени, прежде чем осознал полностью, что теперь он калека. Пальцы рук не сгибались и не разгибались, стоило подвигать ими, как пронизывала страшная боль. Но не измерить той боли, которая терзает нутро, когда понимаешь, что все вдруг, в одно мгновение, пошло прахом. Теперь он не сможет держать в руках кисти и создавать удивительные полотна, открывая людям глаза на самих себя.

Володька набирался сил, учился заново держать предметы в руках, ловкости не приобретал, пальцы оставались неуклюжими, предметы выпадали. Как-то вечером попросил Луизу проводить его к вилле.

Странно, он понимал ее, сам говорил по-французски, не подбирая слова, как раньше, разве что произношение хромало. Видимо, когда летел с лестницы, дремавшая память проснулась и усвоила французский. Как в сказке! Если б только в этой сказке не потерял все остальное, включая себя.

Ныла спина, плохо слушались ноги, без помощи Луизы не дошел бы до виллы. Обойдя пепелище, задержался в садике, который тоже пострадал от пожара, долго смотрел на руины.

– Так дом сгорел? – спросил дурочку. Та глупо улыбалась. Она все время улыбалась. Казалось, беспомощность Володьки доставляла ей удовольствие. – А я, где я был? (Луиза показала костлявым пальцем на пепелище.) Там? Кто вынес меня из дома?

– Луиза, – сказала она, приложив ладонь к груди.

– А Полин? Что с ней?

– Уехала, – нахмурила бровки Луиза.

Володька не поверил. Слишком Луиза мала, чтобы вынести его из горящего дома. Здесь он приобрел то, что называют удачей, здесь ее потерял. Некто пришел и с беспардонной жестокостью отобрал надежду, Полин, жизнь. Впрочем, он жив, а зачем? Чем теперь займется? Как будет жить?

Луиза потянула его за рукав клетчатого пиджака, под который помогла надеть его рваную и обгоревшую рубашку. Рубашка обгорела, он получил ожоги, Луиза тоже. Неужели это она спасла его из огня? Как же у нее сил-то хватило?

Володька обнял ее за плечи, пошел, не оборачиваясь, прочь. Он должен перебороть боль, горечь, обиду, научиться двигаться, чтобы спросить!

Так прошел март, апрель, май…